Пятерок на «обучающих» даже меньше, чем на обычных экзаменах, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Но сдать с первой попытки здесь не может практически никто.
Если добросовестный, но не фанатично преданный предмету студент после всех попыток сдает экзамен не на «отлично», это, по-моему, может значить одно из двух.
Первое: курс был прочитан бессвязно. Иначе добросовестный слушатель получил бы о связном материале связное понятие, а значит, и сдал бы без чрезмерных усилий.
Второе: преподаватель дает экзаменуемому заведомо непосильную задачу. Он целенаправленно отбирает фанатиков и никому другому «отлично» не поставит. По-моему, такой подход расточителен.
У «обучающего экзамена» есть еще одна интересная особенность, о которой никогда не говорят его теоретики. Если его сдают больше десяти человек, то перед аудиторией, где он происходит, неизбежно образуется очередь.
Я сдавала по этой системе несколько раз и могу засвидетельствовать: страх на «обучающем экзамене» гораздо сильнее, чем на обычном. Страх не за стипендию, не за оценки. Пугает сама перспектива оказаться за дверью. Ведь это значит снова попасть в очередь и, разумеется, в самый конец! Невозможно даже просто сохранять спокойствие, напряжение передается всем, независимо от того, кто сколько знает. Ожидание длится час за часом и совершенно изматывает.
Но если уж к традиционному экзамену необходима замена и непременно в виде «обучающего», то я предлагаю небольшое изменение. Почему бы не растянуть этот экзамен на все полугодие или хотя бы на последние два месяца? Можно равномерно распределить сдающих по этому сроку и проводить те же пять-шесть бесед с каждым, только не со всеми одновременно, а по одному. Пока кто-то сдает, остальным не надо изнемогать в очереди!
Такая система противоречит нынешним правилам ничуть не больше, чем ночные бдения: они и так достаточно показывают, что формальная сторона существует сама по себе — отдельно от настоящих экзаменов. Зато ученик будет работать ту же неделю и так же усиленно, только спокойнее, а значит, производительнее. И преподавателю не придется сидеть от зари до зари, можно будет без спешки убедиться, что каждый создал себе из первоначального хаоса систему в меру своих способностей. Если уж систему непременно надо создавать на месте и из хаоса...
ЖИЗНЬ НА ГРАНИ
Наталия Козлова
Логика Жизни
Как мы уже говорили в предыдущей статье, люди, пишущие наивно, то есть «неграмотно», не в соответствии с нормами литературного языка, как правило, пребывают на нижних ступенях социальной иерархии.
Социальные игры в низах обществ — terra incognita. Мы их видим, но не замечаем. Они легко становятся предметом разного рода идеологических и политических спекуляций. Откровенность изображаемого, любовь нашего рассказчика, Евгении Григорьевны Киселевой, к «подробностям» позволяют получить ценную социальную информацию.
Жизнь на краю, жизнь на (рани жизни и смерти. У Е. Г. Киселевой было много случаев балансирования на грани жизни и смерти. Например, несколько раз почти слово в слово повторяется рассказ о том, как она еще маленькой девочкой погубила тяглового быка, от которого напрямую зависело продолжение жизни семьи. Обычная крестьянская жизнь... С одной стороны, вроде бы стабильная и ритмичная, с другой, всегда «на грани»...
Это состояние «на краю» в жизни Е. Г. Киселевой повторяется много раз: и до колхозов, и при колхозах и, конечно, во время войны.
Вот один случай такого балансирования: «что-то было толи революция толи Война немогу описать была маленькая нас у родителей было четверо Нюся, Вера, Ваня и я, и Виктор родился в х. Новозвановки. Я еще помню там на Картамыше, сидели на печки замерзали ни топить ни варить нечего было чуть неподохли с голоду была зима суровая сидим ждем смерти, и вдруг подъезжает бричка с упряжью лошадь, мы все к окну а Дядя Гриша маменной систры муж Даши ее звали Даря оны по нации молдоване, приехал по сугробам холоду лошадь угрузает по колено в снегу прывез мешок муки дров, угля на брычки, ну тут мы и пооживапи. Все. Отец ростопил печку, Мама напикла пышок и накормила нас всех Дяди Гришы давно в живых нет, царство ему небесное Почти умерли, но «пооживали»... Это — из детской доколхозной жизни.
А вот еще одна ситуация, уже времен войны. Все здесь перемешалось — и общее горе, и личное. «Живу из сестрой, Верой потом посорилися и я ушла в пустую хату взяла у пустой хате сибе кровать, стол, а из камню зделала табуретки, нарвала травы на кровать и стуля наложила в место постели и живу из детьми сама. в одно прикрасное время получаю письмо незнакомый почирк за моего мужа, пишет мне незнакомая женщина, ваш муж стоит у меня на квартире а она сама Деректор школы, здравствуйте незнакомая Женя, Ваш муж Киселев Гаврил Дмитриевич женился на молодой жине Вере и купил сибе сапоги за 400руб., и купил патифон за 300 руб. верней тогда все сщиталося на тысячи развлекать свою шлюху. Как мне было обидно я так плакала, и пригортвала к сибе своих детей. что мне делать куда диватся не одется не обутся, и голодные...».
Война и голод, туберкулез, гибель братьев — одного на фронте, другого в немецком плену, гибель отца с матерью... Смерть — важное действующее лицо исторической драмы советской истории. Опыт голода встроен в тело.
Когда советские люди на закате и советской эпохи, и собственной жизни сравнивают «прежнее» и «теперь», они имеют в виду несоизмеримо более высокую степень онтологической безопасности жизни в шестидесятых — восьмидесятых годах по сравнению с традиционным обществом и с обществом в состоянии войны. Е. Г. Киселева принадлежит к поколению, которое очень хорошо помнит, что такое повседневная опасность смерти и социального небытия.
Дня Е. Г. Киселевой вопрос о том, чтобы «жить не по лжи», не встает. Она этого «не проходила». Выживание — главная проблема и главная ценность. Мы ощущаем правоту мысли, что общественное производство и воспроизводство и есть выживание, что производство — деятельность, реализующая жизненно значимые, практические цели. Е. Г. Киселева — прежде всего человек выживший, вышедший победителем из множества ситуаций, угрожающих жизни. Быть может, это один из мотивов писания записок. Я думаю, что тот же побудительный мотив можно обнаружить и у других пишущих и записывающих. Записки советских людей — не просто записки старых, то есть тех, кого уже не интересует будущее, кто прекратил «жизнестроительство» и просто живет. Это — «записки переживших других». Как писал замечательный австрийский писатель и философ Э. Канетги, «миг, когда ты пережил других, — миг власти. Ужас перед лицом смерти переходит в удовлетворение от того, что сам ты не мертвец... Ты утвердил себя, поскольку ты жив». Опыт выживания уравнивает всех, кто его пережил. Опыт жизни Е. Г. Киселевой тем более ей подсказывает, что все средства, на правленные на продолжение жизни, хороши.
Приходит невольно мысль, что советское общество оставалось стабильным до тех пор, пока жили и доживают свой век люди, которые были свидетелями и помнили. Советское общество стало тонуть, когда они стали уходить из жизни, освобождая социальную сцену для новых людей и новых социальных игр.
Женское и Мужское