Да и два с половиной процента — не самая главная опасность. Деньги-то выделяют политики. Парламентарии во Франции, Италии, Англии могут задать себе правомерный вопрос: «Если могучая Америка не видит у себя ресурсов для постройки нового ускорителя и закрывает его, мощнейшая Германия сокращает финансирование на десять процентов, то что же мы себе позволяем безумную расточительность?..» Я думаю, в предвидении эффекта снежного кома и впал директор ЦЕРНа в столь несвойственное ему раздражение. По слухам, Италия уже почти приняла решение сделать подобные сокращения, а это — еще полтора процента.
Когда вы будете читать эту заметку, будет уже весна 1997 года, многое прояснится, и я постараюсь дать как можно более свежую информацию. Пока же середина зимы — еще ничего не решено.
При этом нельзя сказать, что немецкие политики возненавидели физику элементарных частиц: на два с половиной процента сокращен весь бюджет науки и образования. Оппозиция в бундестаге в лице представителей Социал-демократической партии бурно протестовала против такого сокращения, называя его «признанием собственной несостоятельности». Однако финансовые эксперты оппозиции в приватных беседах с корреспондентами подчеркивали, что будут бороться за поддержку внутренних немецких исследований, а у международных центров надежд очень мало. Сокращения ведь идут не из-за чьего-то плохого характера, а потому что европейские страны объединяют свои финансовые системы — деньги нужны для поддержки этого непростого процесса.
Германия сократила свой вклад (помимо ЦЕРНа) в Европейскую южную обсерваторию (в Гарчинге), в Европейскую установку синхротроннсго излучения и Институт Лауэ — Ланжевена в Гренобле, в Европейскую лабораторию молекулярной биологии в Гейдельберге, в создание нескольких телескопов в Чили. Срочно собираются международные советы этих организаций, чтобы решить, что делать. По уставам, никакая страна не может по своему желанию забирать какую-то сумму из утвержденного бюджета. Немцы ставят европейское сообщество перед фактом, и, получается, единственный юридически справедливый выход из положения — принять аналогичные сокращения для всех стран-участниц. Или же — уговорить немцев. Но я лично много лет работаю в германском физическом центре ДЕЗИ, и поверьте мне: никакого немецкого чиновника нельзя уговорить после того, как решение принято. Они уважают свой труд и, если принимают решение, то оно многократно взвешено и обдумано. Его остается только выполнять.
Мнения ученых различаются очень мало: от очень грустных до совсем печальных. «Сокращение денег задержит проект, значит, ,он еще вздорожает, а это очень сложно»,— считает Кен Паундс из Англии- «Я вообще не верю, что проект будет выполнен с такими сокращениями и задержками»,— говорит Джордж Кальмус из Оксфорда. «Я просто не могу поверить в это, такой неожиданный и сильный удар»,— огорчен Гюнтер Флюгге, глава комитета по будущим ускорителям. «Мы же не можем ускорять наши частицы на половине кольца»,— говорит директор Синхротронной лаборатории Кристоф Кунц.
Подобные стоны о том, что денег на науку не дают, заполняют сегодня страницы западных популярных журналов. Волна сокращений идет по всему миру. В Австралии правительство отказалось участвовать в создании крупнейшего оптического телескопа в Чили. Много лет австралийские астрономы бились, чтобы их приняли в Европейскую южную обсерваторию. Добились своего — стали первым неевропейским членом этой престижной организации. Надо вносить первый взнос. А теперь, видимо, его придется сильно урезать. «Нам надо сократить дефицит бюджета страны в шесть миллиардов долларов. Все должно быть поставлено на карту для этого»,— говорит пресс-секретарь министра науки Австралии. Кто сможет с этим спорить? Что важнее — телескоп или бюджет? Я честно говорю, что не знаю.
Такие же сюжеты я мог бы поведать и о Англии, Ирландии, Бельгии. Уж не говорю о бывших соцстранах, где сокращено уже все, что можно, и живет наука там во многом за счет участия в международном сотрудничестве. На удивление гордо выступили французы: перед переходом к единой европейской валюте они сократили расходную часть бюджета, чтобы снизить бюджетный дефицит до трех процентов валового годового продукта. Министерства культуры и туризма (обычно очень уважаемые отрасли) получили сокращения на три и двенадцать процентов соответственно. Министерство промышленности — аж на шестнадцать процентов! А наука и образование даже слегка увеличили свои расходы — есть чему радоваться и чем гордиться.
Такие вот дела. Денег нет и, похоже, не будет. Последние три столетия финансирование науки возрастало примерно вдвое за каждые пятнадцать лет. Это время прошло. Бюджеты научных исследований достигли трех процентов валового продукта — куда же тут еще удваивать?! А вот дальше следует привычный и милый сердцу любого истинно русского человека набор вопросов: как быть? что делать? куда идти? Но вопрос «кто виноват?» задавать нет смысла.
Я сам много и упорно ищу ответы и пока не нахожу. Жалко бросать науку, потому что дело это интересное. Поверьте, ничто так не радует душу, как что-то новое, придуманное твоей головой и сделанное твоими руками. Приятно все время думать, а когда за это еще и платят приличные деньги, то вдвойне приятно. Но — все меняется. Растет конкуренция, и деньги на исследования получает не всегда тот, кто лучше думает, а тот, кто убедительней пишет заявки на гранты и доходчивей умеет представить начальству собственные достоинства. Профессора уже не так охотно делятся секретами со своими студентами — это ведь потенциальные соперники в борьбе за гранты. Наоборот, они предпочитают максимально широко использовать труд учеников в своих целях — прерывается связь времен.
Есть и другие проблемы: расцветает вранье. Поскольку наука невероятно широко раздвинула свои горизонты, уже не хватает сил проверять и перепроверять все полученные результаты. А гранты дают в том числе и за количество публикаций, вот они и множатся, как грибы после дождя.
Всю эту апокалипсическую картину я не выдумал. Эти мысли, правда, уже давно бродили в моей голове, но я решил ими поделиться лишь после того, как почитал статьи участников конференции, собравшихся в сентябре 1996 года в США, чтобы поговорить о проблемах науки. С удовольствием, но и с печалью отметил: мои мысли!
• Руфина Тамайо. «Перекрытая дорога»
Конечно, наука не кончается. Но сокращение на английский переводится как «cut». Это же слово в обратном переводе имеет у нас еще одно значение — «резать». Похоже, приходится резать по-живому. А что получится? Кто знает...
В этом «кто знает» для меня кроется хоть маленький, но оптимистический шанс. Возможно, наши взгляды на происходящие с наукой беды изменятся так, что мы и не будем воспринимать их как беды, а, что ли, как просто неясную пока нам, но необходимую ее трансформацию. •
ВО ВСЕМ МИРЕ
Как включить одну клетку
Немецкие электронщики из биохимического института Макса Планка создали силиконовое устройство для регистрации электрической активности нервных клеток. Раньше такие микроприборы делали из металла, поэтому их электроды ржавели, да вдобавок они выделяли тепло, неизбежно влиявшее на процессы, идущие в клетке. Новинка — «стимулирующее пятнышко» — имеет размеры в несколько десятков микрон и покрыто окисью кремния. На него подается сигнал, и он преобразуется в заряд, распределенный по всему пятну. Такое устройство может «включить» одну-единственную нервную клетку и не тронуть соседние. Петер Фромниц из института Макса Планка говорит: «Новый прибор соединяет два мира обработки информации — кремниевый мир компьютеров и мир мозга».