Зачем Игорь ездил в степь?
Странный вопрос! Бить половцев. Защищать русские земли.
Мы даже не замечаем, как срабатывает стереотип: половцы — враги Руси Между тем это не совсем так. При внуках и правнуках Ярослава Мудрого половцы уже были «нашими». Многие русские князья: Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, Андрей Владимирович, Олег Святославич, Святослав Ольгович, Владимир Игоревич, Рюрик Ростиславич, Мстислав Удалой и другие женились на половчанках либо сами были наполовину половцами. Не был исключением из этого ряда и Игорь Святославич. Уже из этого следует, что поход Игоря был не простой местью или попыткой, говоря современным языком, нанести превентивный удар.
Б. А. Рыбаков говорит весьма определенно, что воины Игоря и Всеволода «появились в Поле не ради защиты земли Русской.., а «ищучи себе чести, а князю славы», и если говорить без поэтических красот, то искали в степи кибитки и юрты, в которых остались жены и дети». Однако, прежде чем предъявлять обвинения Игорю в откровенном грабеже в духе средневековых разбойно-рыцарских нравов, надо еще разобраться, к какой группировке принадлежали половцы, которых потрепал на своем пути Игорь, а главное, попытаться, наконец, определить реальные цели и задачи вылазки Игоря в глубь Поля Половецкого.
Неужели князь, в самом деле, настолько потерял голову, что решился в жертву своему безумному замыслу — «поискати града Тьмутороканя а любо испити шеломом Дону» — принести брата, племянника, трех сыновей, сложить собственную голову и погубить дружину? Меньше всего, считает А. А. Гогешвили, оснований для того, чтобы считать Игоря Святославича безумным авантюристом, как, впрочем, и отчаянным патриотом земли Русской. Осторожная и расчетливая политика новгород-северского князя, поддержание тонкого равновесия в условиях откровенного нажима со стороны Киева и необходимости соблюдения условий долговременного и, по-видимому, основанного на глубокой взаимной симпатии союза с Кончаком говорят совсем о другом. Но факт остается фактом, все-таки поход Игоря имел место в действительности.
Блестящий выход из логического тупика предложил А. Л. Никитин. Он предположил, что Игорь — нормальный средневековый феодал, заботящийся прежде всего об интересах и безопасности своего собственного, пограничного, между прочим, княжества, а также об укреплении влиятельности своего рода. По мнению Никитина, он шел в гости к своему свату, старому и верному союзнику, Кончаку, чтобы женить — в соответствии с существовавшим уговором — на дочери половецкого хана своего возмужавшего сына.
Квалификация Игорева похода как свадебного предприятия, полагает Гогешвили, снимает множество неразрешимых вопросов, возникающих при «патриотическо-героической» трактовке «полку Игорева». По версии Никитина, не подлежит сомнению, что в конечном счете путь Игоря должен был выводить к территории, контролировавшейся кочевым объединением Кончака. Маршрут князя пролегал примерно вдоль границы зон влияния двух конкурировавших в борьбе за главенство половецких ханов — Кончака и Гзака. При этом Гзак был обижен недавним разбойничьим рейдом Игоря и Всеволода на подвластную ему территорию левобережного Днепра (1184 г.). Соответственно, у Гзака имелись вполне «законные» с точки зрения феодальной морали основания после пленения Игоря направить удар своих сил на владения новгород-северского князя.
Сепаратная политика Игоря вызывала сильное раздражение Киева, а политическое и военное усиление Игоря в союзе с Кончаком представляло реальную угрозу интересам киевских князей и боярства. Поэтому вполне вероятно предположение, уже высказывавшееся рядом исследователей, что Гзак получил из Киева своевременное предупреждение о выступлении Игоря. Версия Никитина превращает это предположение в почти очевидную истину. Гзаку из Киева была послана грамота о свадебном поезде Игоря, везущего богатый калым за невесту для своего сына. Вот откуда необъясненное в специальной литературе упоминание о «русском злате», которое утопил Игорь на дне Каялы, и полная готовность Гзака к встрече своих старых обидчиков.
Можно прибавить в подкрепление версии Никитина, что брак Владимира Игоревича с Кончаковной делал вполне реальными намерения Ольговичей—Святославичей «поискать града Тьмутороканя», предъявить права на старое владение сыновей Святослава Ярославина и, следовательно, своей «дедины». Тьмуторокань могла вернуться к ним в виде приданого Кончаковны, для вступления во владение которым и потребовалась «конно-спортивная прогулка» по владениям дружественного Кончака до Тьмуторокани. Во время такого рейда совсем не понадобилось бы «пробиваться через полки вооруженных до зубов половцев на протяжении сотен километров».
В то же время такое осмысливание намерений Игоря отлично объясняет и значительные военные силы в составе «свадебного поезда» Ольговичей, и присутствие малолетних сынов Игоря в походе, один из которых, вероятно, должен был сесть на освобожденный княжеский стол в Тьмуторокани. Объединенная «держава» Игоря и Кончака, простиравшаяся от Тьмуторокани до Новгорода-Северского, могла существенно изменить расстановку сил на русской военно-политической сцене, да к тому же эффективно обеспечить экономические интересы Черниговского и Новгород-Северского княжеств, оттесненных от торгового пути по Днепру.
Ах, эта свадьба...
Спустя восемьсот лет весьма непросто установить причины событий, истинные побуждения и стимулы, двигавшие героями отечественной и половецкой истории. Об их симпатиях и антипатиях мы можем судить только по сведениям, зафиксированным в письменных документах, которые нужно еще критически осмыслить с учетом политических пристрастий летописцев, сводного характера хроник и господства «заимствования» чужих текстов во всей средневековой литературе.
С упомянутой гипотезой хорошо согласуются наблюдения Б. А. Рыбакова о том, что: Игорь не нападал на Кончака; Кончак не организовывал окружения Игоря; Кончак прибыл к Каяле одним из последних, когда русский лагерь был уже обложен; на поле битвы Кончак «поручился» за плененного Игоря (выкупил его?), как за своего свата, отца жениха Кончаковны; после победы над северскими полками Кончак отказался участвовать в разгроме обезоруженного Северского княжества; Кончак предоставил Игорю вольготную и комфортабельную жизнь в плену; наконец, после побега Игоря из плена Кончак отказался убить его сына, как заложника.
Уговор о женитьбе Владимира Игоревича на Кончаковне воплотился в жизнь. К 1187 году у Игоря и Кончака появился общий внук. Вероятно, для этой свадьбы и предварительного крещения язычницы Кончаковны и понадобился Игорю-пленнику священник с причтом.
Свадебно-праздничный характер поездки Игоря в Степь доказывается и тем, что Игорь, собравшись по понятным причинам без излишней шумихи, взял в поход всю родню, включая малолетних сыновей Олега и Святослава (один из которых, вероятно, должен был сесть на освобожденный княжеский стол в тьмуторакани), большое количество различного добра и золота — «жира» — в качестве калыма, выкупа за невесту и подарков свату, которое, логически рассуждая, должно было достаться его победителям и его предводителю — Гзаку, знавшему и о времени похода, и о его характере. Так что певцы при дворе Святослава, в числе которых, кстати, упоминаются нѣмци, получили право, с некоторой долей лицемерия, хаять Игоря за то, что он «погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣкы Половенкия, русского злата насыпаша». Одновременно в этом образном выражении, по мнению Гогешвиди, чувствуется явное отражение мотива утопленного золота из германской «Песни о Нибелунгах». Струя древнегерманской поэтики в «Слове» ощутима и в других проявлениях, более всего — в характере эвфонии, в «прикровенном», тайном, «темном» стиле изложения. Однако это направление в поэтике «Слова» требует обстоятельной разработки с учетом и пересмотром всех уже накопленных материалов.