Возвращаясь к «золоту Нибелунгов», важно отметить, что имущественный статус этого проклятого «золота», приносящего владельцам несчастье, как следует из «Старой песни о Сигурде (Зигфриде)»,— выкуп за Кримхилъду, который привез Сигурд на своем коне, сильно укрепляет достоверность «свадебной» версии Никитина, Поэтому в «Слове» так явственно звучат свадебные мотивы, выражающиеся в многочисленных эпизодах пения девиц и — вроде бы совсем неуместных после разгрома и плена — прославлениях участников похода.
До сих пор «свадебная версия» Никитина «работала» превосходно. Однако реальная действительность, как правило, не укладывается полностью в самую блестящую гипотезу или схему. Идея Никитина дает явные сбои в попытке распространить ее на описание в «Слове» первой стычки с половцами, истолковать это описание как иносказательное представление сцены ритуального умыкания невесты.
Что делать со сценой грабежа половецких веж в «Слове», с почетными военными трофеями, с длительной ночной погоней за побежавшими половцами? В какой ритуал входит погоня за представителями стороны невесты и их пленение?
В ритуал умыкания входит как раз противоположное действо — погоня за похитителями невесты. Несмотря на то, что мы ничего не знаем о конкретных деталях обряда умыкания невесты у половцев, но допуская, что он мог существовать, можем ли мы распространять его действенность на ханскую дочь, принцессу из великокняжеского рода Шаруканвдов, состоящих в родстве с царским грузинским домом? Данные русских летописей, византийских, грузинских И западноевропейских хроник с описаниями торжественных и представительных посольств, отправляемых за будущей супругой владетельного лица, говорят скорее об обратном.
Сам состав руководителей в «походе» 1185 года свидетельствует, что похищение невесты не входило в планы предприятия Игоря. Древнерусские летописи, часто сообщая о браках русских князей с половчанками, не говорят ни единого слова об умыкании княжеской невесты. Да и вряд ли русский князь, «поборая за веру Христову», решился бы демонстративно следовать языческому обычаю, резко осуждаемому церковью, ведь он мог «подать дурной пример своему народу», как говорит по сходному поводу грузинский царь Давид в «Покаянном каноне». «Получается», цитируя Никитина, «что загадок много больше», чем он сам определяет, и далеко не все из них разрешаются и покрываются его, тем не менее, очень плодотворной идеей.
А. А. Гогешвили предлагает свои
• 12 мая 1185 года. Окончание битвы на Каяле. Слева — Буй-Тур Всеволод бьется у озера. Справа — половец Чилбук берет в плен Игоря: княжеское достоинство Игоря художник подчеркнул особой княжеской шапкой.
Ответы на загадки
Все данные сходятся на том, что отряд Игоря встретил вооруженных воинов из враждебной группировки Гзака или какого-то рода «диких» половцев. В этом случае вполне понятна болезненная реакция Игоря на сообщение о непредвиденном препятствии. Действительно, свадебному поезду, братьям и отцу, самому жениху вернуться без невесты из-за возникшей неясной угрозы и без всякой попытки пробиться к цели своего путешествия было бы «сором пуще смерти».
Если бы Кончак присутствовал с самого начала на полчище, то ему не было никакой нужды поручаться или выкупать Игоря у неизвестного Чилбука из рода Тарголовичей, поскольку по праву старшего военачальника и наиболее знатного хана он и так доставался ему. Да Кончак и не допустил бы враждебного нападения на своего гостя. Так что в общем правильная мысль Никитина нуждается в существенных уточнениях. Она кажется верной применительно к началу похода Игоря, рассчитывавшего повеселиться и пображничать на свадьбе сына.
И одновременно неправомерной в интерпретации битвы на Каяле как свадебной пирушки, в результате которой не ожидавшие такого сюрприза «князи, беша изымани и дружина изымала и избита, и бысть скорбь и туга люта во всемь Посемье м в Новегороде Северском». Вспомним точную сентенцию летописца: и тако во день святаго воскрѣсеннѨ наведе на ны господь гнѣвъ свои: в радости мѣсто наведе на ны плачь и во веселье мѣсто желю на рѣцѣ на КаѨлы... Иначе говоря, ехали на свадьбу, а попали на собственные поминки. Составитель летописного рассказа, придерживаясь религиозно-морализирующего стиля изложения, вероятно, не решился более близко перефразировать горько-иронические строки «Слова»: ту кроваваго вина не доста, ту пнрѣ докончаша храбрии русичи сваты попонша, а сами полегоша за землю Рускую. Эти строки также укрепляют А. А. Гогешвили в мысли, что автор «Слова» знал истинный характер Игорева вояжа в Степь и что вместо запланированного сватами пира на Каяле разыгралась кровавая битва.
Троянский поход совершался, если следовать Гомеру, исключительно ради прекрасной женщины — Елены, причем ахейцы не упускали случая близко познакомиться и с другими прекрасными пленницами. Автор «Слова» совсем не скрывает, что подобные намерения были также у «храбрых русичей», которые энергично, «рассыпавшись стрелами по полю, помчаша красные девки половецкие». Он не упустил возможности провести общую смысловую параллель между декларативными целями, точнее, поводами, для похода Игоря и похода ахейских мужей («что Троя вам одна, когда бы не Елена...»), и попутными возможностями «храбрых русичей» и «храбрых ахейцев», изображенными в картинной сцене «похищения сабинянок» — «красных девок половецких», описав эту сцену, однако, в библейской фразеологии, путем обращения к тексту Из Исайи. Ведь, как пишет Жак ле Гофф, для средневекового автора «история как бы разделялась на две большие створки: сакральную и мирскую, причем в каждой господствовала одна и та же главная тема. В сакральной истории такой доминантой было предвозвестие. Ветхий завет возвещал Новый в доходившем до абсурда параллелизме. Каждый эпизод и любой персонаж имели свои соответствия. (...) В этой теме воплотилось основное свойство средневекового восприятия времени: через аналогию, как эхо. Поистине не существовало ничего такого, что не напоминало бы о чем-то или о ком-то уже существовавшем».
Автор «Слова» талантливо использует для построения своей системы исторических и художественных аналогий вполне типичную для христианско-героической эпической поэзии манеру отыскивать прототип героя, прообраз описываемых событий, исторических ситуаций и коллизий в Священном писании и... в античном литературном наследии.
• Этьен-Морис Фальконе. «Амур»
Одним из «темных» мест «Слова» являются строки: жалость ему знаменіе заступи искусити Дону великаго. До сих пор они не получили сколько-нибудь приемлемого толкования, несмотря на приложенные значительные усилия. Совершенная неопределенность смысловых и грамматических отношений этого фрагмента породила многочисленные исправления в написании его и такие же многочисленные смысловые, но равно неудовлетворительные толкования. А. А. Гогешвили предлагает изменения, которые, на его взгляд, полностью рассеивают синтаксическую и семантическую «темноту» этого участка текста.
Действительно, предложение Спалѣ князю умѣ похотни искусити Дону великаго и жалость ему знаменіе заступи синтаксически безупречно, а его возможный перевод — «Сдал ум князя пред искусом отведать Дона Великого и страсть (или чувство) ему знамение заслонила» — хорошо согласуется с обшей внешней логикой повествования и смыслом примыкающих участков текста. Однако этот перевод отражает современную «героико-патриотическую» трактовку содержания «Слова». Если включить в истолкование рассматриваемого фрагмента текста содержание и смысл горизонтального пословного акростиха, заключающегося во фразе Спалѣ князю умѣ похоти искусити Дону великаго , то слово похоть, строго говоря, не нуждается в замене, и вполне правомерен такой жесткий, без всякой умилительно-сентиментально-героической патетики вариант перевода: «Тронулся умом князь от вожделения (сѣ Купидону великого) к соблазнам Дона Великого и страсть ему знамение заслонила». Такой перевод не является, как может показаться, выражением осуждения «аморального» поведения стремившегося вырваться на свободу и загулять Игоря, но, напротив, опирается на распространенное и в античном, и в средневековом рыцарском эпосе и романе общее место, содержательное, образное и стилистическое клише.