В сущности, это — иллюстрация неприятия классиками работ романтиков. М. М. Завадовский настоящий классик. По складу, научным трудам, результатам. Мог ли он представить, что в 1948 году, после сессии ВАСХНИЛ, он сам будет лишен кафедры и возможности работы на долгие годы. Знал ли он, что Чижевский арестован? Знал ли, что его отзыв был использован в оправдание, если не в обоснование ареста?
Отношение научного сообщества к проблеме космофизических корреляций теперь изменилось. Возможно, это все еще слишком оптимистическая оценка. Можно говорить лишь о начале такого изменения. Положение можно будет считать изменившимся, когда этими исследованиями займутся классики, то есть те, кому выделяют гранты научные фонды. Это понятно. Решение о выделении грантов выносят эксперты. Нужно, чтобы существовала критическая масса экспертов. Для этого проблема должна быть предварительно достаточно разработана.
Все, что было рассказано, отнюдь не является проявлением лишь российской специфики. Конечно, не в такой крайней форме — без арестов и смертей — всюду в мире новое знание пробивается с трудом через барьеры предыдущего знания, барьеры здравого смысла. Яркой иллюстрацией этого может быть научная биография итальянского профессора Дж. Пиккарди.
Пиккарди обнаружил странные несовпадения результатов в принципе одинаковых опытов — образовании осадка гидроокиси висмута при гидролизе его треххлористой соли. В ходе длительных многолетних исследований он пришел к выводу, что эти несовпадения — следствие каких-то космофизических причин. В ежедневных опытах с 1951 по 1962 год был накоплен большой материал и найдены корреляции с солнечной активностью и другими характеристиками неземной среды. Это было на несколько десятилетий позже первых работ Чижевского, но научное сообщество долгое время воспринимало эти работы лишь как свидетельство заблуждений их авторов.
Несмотря на то. что это направление не принималось академической наукой, у нас в стране в семидесятые годы стали выходить в свет весьма ценные сборники трудов. В Риге, Одессе, Симферополе, Севастополе проходили совещания. Однако рецензенты (как обычно, анонимные) в академических журналах не могли принять возможность влияния флуктуаций «исчезающе слабых» полей или чрезвычайно низкоинтенсивных потоков солнечного ветра. Здесь проявляется, увы, все то же — мы видим, осознаем, признаем лишь то, что понимаем заранее...
Теперь ситуация стала изменяться. Появляется все больше данных о реальности этих эффектов. Симпозиумы и международныеконгрессы, специальные журналы и книги по «гелиобиологии», «космо-гелио-геофизическим флуктуациям в процессах разной природы», биофизике слабых электрических и магнитных полей характерны для нашего времени. Ключевая роль в этом принадлежит мадам Кармен Капель Боут (Брюссель) — сотруднице и продолжателю дела Пиккарди. Многие годы она была президентом Международного союза по изучению факторов внешней среды (CIFA) — не очень удачное название, ведь речь идет о космической, внеземной среде.
У нас в стране это направление получило поддержку после запуска космических аппаратов с космонавтами. Близко это направление и мне — автору этого очерка.
В 1983 году у нас в Институте биофизики в Пущино состоялся первый Всесоюзный симпозиум по космофизическим флуктуациям в процессах разной природы. В сентябре 1996 года, несмотря на все сложности нынешнего времени, удалось провести уже четвертый такой симпозиум.
Еще далеко до «стационарного состояния» — далеко до полного принятия исследований космических влияний на земные процессы в разряд «академической науки». Однако мы все больше привыкаем к мысли о реальности таких влияний.
Мы, живущие на одной из небольших планет, среди необозримого Космоса с неисчислимым множеством солнц и планетных систем, должны быть признательны тем из нас, кто первый осознал это. Не уравнивая масштабов, мы должны будем назвать имя А. Л. Чижевского в одном ряду с именами Коперника, Дж. Бруно, Галилея и Вернадского.
Я должен выразить особую благодарность Юрию Николаевичу Ильину, предоставившему мне из своей коллекции бесценные автографы А. Л. Чижевского и ряд архивных материалов, использованных при написании этого очерка.
В следующем номере — очерк о Я.О. ПАРНАСЕ.
«Революция придет сама собой, когда того захочет солнышко»?
Долгие годы Чижевский работал над книгой, обобщающей его труды и воззрения. Однако издать ее не удалось. Не удалось несмотря на поддержку выдающихся людей — П. П. Лазарева, A. В. Луначарского, В. Я. Данилевского, B. М. Бехтерева, А. В. Леонтовича, Н. А. Морозова.
Ее не пропустил в свет глава Госиздата СССР, выдающийся математик и убежденный большевик О. Ю. Шмидт.
Первый директор и основатель Института физики и биофизики, построенного на средства Леденцовского общества (см. очерк о Леденцове в десятом номере «Знание — сила» за 1996 год), академик Петр Петрович Лазарев с глубокой убежденностью и бесстрашием пытался добиться издания книги Чижевского. Вернувшись после яростной «беседы» с О. Ю. Шмидтом, он пересказал Чижевскому содержание этого разговоpa. А. Л. составил конспект этого рассказа. Для целей моего очерка — для характеристики нравственных позиций деятелей российской науки, этот конспект представляется мне очень важным, и я приведу его почти целиком.
Итак, рассказ П. П. Лазарева, записанный А. Л. Чижевским.
«Разговор носил примерно следующий характер:
Ш.: — Это подписали вы? (речь идет об отзыве П. П. Лазарева на книгу Чижевского).
Л.: — Да, я.
Ш.: — И вы, в самом деле, думаете, что Чижевский стоит на грани большого научного открытия?
Л.:— Да, думаю, более того, уверен, что это так и есть.
Ш.: — Вы, Петр Петрович, шутите... Ведь это нелепость: история, психология, массовые явления, Солнце...
Л.: - А я считаю, что это — самая передовая наука, и такого мнения придерживаются крупнейшие ученые и у нас, и за границей.
Ш.: — Нет, этого не может быть.
Л.: — Почему?
Ш.: — Потому что его, с позволения сказать, исследования противоречат марксистской точке зрения.
Л.: — Но не противоречат ни философии, ни биофизике...
Ш.: - Как так?
Л.: — Да очень просто. От вас требовать нечего. Вы просто этого не поймете! Я ничего не могу сказать против материалистического мировоззрения, но мышление человека должно быть более гибким. Ортодоксы в науке не должны существовать — они всегда тормозили ее развитие... А вы «пламенный ортодокс». Да это еще в двадцатом веке, когда на нашу голову могут свалиться самые неожиданные открытия и изобретения... Вам остается только запрещать или сажать в тюрьму неугодных. Но ведь это не выход...
Ш.: — Да, но можно запретить!
Л.: — Запрещайте! Науку не запретишь. Она возьмет свое через пятьдесят или сто лет, а над вами будут смеяться, как мы смеемся и более того — негодуем, когда читаем о суде над Галилеем. А она все-таки вертится!
Ш.: — Так что ж, по-вашему, Чижевский — Галилей?
Л.: — Оценку его работам дадут не вы и не я, а будущие люди — люди двадцать первого века. А вот самые культурные марксисты, как Луначарский и Семашко, наоборот, считают, что исследования Чижевского заслуживают самого пристального внимания. Я говорил и с тем, и с другим. Вот видите, как могут расходиться точки зрения у людей одной, так сказать, веры.
Ш.: — Не веры, а знания...
Л.: — Ну, уж об этом разрешите мне иметь свою точку зрения. Я считаю, что в самом конкретном знании заложены корни веры... Но не путайте «веру» и «религию». Это — различные веши... Я сделал самый точный и тонкий прибор, и я знаю, что он будет отвечать своему назначению, но абсолютной уверенности, то есть веры, во мне нет, и я должен этот прибор испытать, проверить на практике. Какая верность русского слова: проверить! Испытание дало отрицательные результаты, следовательно, моя неуверенность оказалась правильной, хотя все расчеты были верны. Приходится все заново переделывать. Вера такого рода помогает ученому — она его предохраняет от излишних ошибок. Он проверяет себя постоянно. Так скажите^ почему же этого вам не надо. Вы свободны от «проверки», вы ортодокс. Так поступают только фельдфебели, но фельдмаршалы уже думают, взвешивают и только после этого решают, ибо от них зависят судьбы народов. Не уподобляйтесь же фельдфебелю. Вот вам мой совет, хотя я и уверен, что он вам не пригодится! Другой же мой совет более конкретен: не губите молодых дарований, не пугайте мысль, даже если она ошибочна. Неверное отомрет без всякого вреда, а вот загубленная верная мысль государству обойдется очень дорого. Во многом мы уже отстали от Запада и будем дальше отставать, если учиним беспощадный контроль над научной мыслью. Это будет крахом! Неужели вы этого не понимаете?