Оглянулась она не один раз, пофыркала и стала пастись. Поняла, видно, хитрая голова, что раз лошадей при отаре нет, — значит и погони опасаться нечего.
Как змея, вынырнул я из-под шубы и пополз вокруг скученной отары…
Кобылка, видимо, успокоилась и паслась вольно, жадно хватая реденькую бархатную травку. Наголодалась, видно, сердечная.
Странным казалось мне, что не услыхала она меня — ведь сердце билось такими ударами, что, казалось, на много верст слышно было.
Не помню уж как — дополз я до конца волосяного аркана. Но как завладеть ею? Ведь пешему ее сдержать — и думать нечего. Одно оставалось: пусть потаскает она меня подольше по степи, — авось заморится… Стал я завязывать аркан за кушак, в несколько раз меня обвивавший. Нехитрая, кажется, вещь, — узел завязать, да пальцы у меня не слушаются, и самого бьет лихорадка. Завязал я. Лежу, держусь руками за аркан и думаю: «На верную смерть, Джанпеис, идешь! Затаскает она тебя по степи до смерти, издерет твое тело по камням да зарослям». Но как вспомнил свою жизнь батрака горемычного, — так и раздумье все, как рукой, сняло.
Только, хоть и был я как во сне, но догадался, что, если сорвется она с места сразу, то сломает мне спинной хребет. Значит, на первое всемя вся надежда — на руки. И еще крепче впились мои пальцы в волосяной аркан.
Но лежи, не лежи, а решаться надо. Поднял я голову и легонько засвистал.
Точно подбросило мою кобылку! Подпрыгнула она так, что все четыре ноги отделились от земли. Повернулась на прыжке в мою сторону и косит огненным глазом. Видно, не разглядела меня за овцами Ак-Юлдуз, но все же, почуяв недоброе, тронулась легкой рысцой в сторону Аму-Дарьи.
Почувствовав тяжесть на аркане, оглянулась еще раз на ходу — и сразу меня кинуло вперед, а руки опалило, как огнем.
Первое время я и не помню, что со мной было, но скоро резкая боль в плечах и пояснице прибавилась к боли обожженных ладоней и заставила меня опомниться.
Быстро мчалась Ак-Юлдуз, но все же куда тише того бешеного маха, которым обычно удалялась от погони. Видно, петля, давившая ей шею, делала свое дело. Лежи аркан ближе к глотке, лошадь давно задохлась бы, но, конечно, и в нижней части шеи он все же сильно стеснял ее дыхание.
Попадавшимися по пути саксаулами были изранены мои плечи и бока, поясницу под кушаком ломило нестерпимо, но ни на один миг не подумал я распустить аркан. Игра шла на мою жизнь.
При первых лучах солнца заблестели невдалеке воды Аму-Дарьи. Ак-Юлдуз стала заметно ослабевать. Жилы на взмыленной ее шее резко вздулись, свистящее дыхание становилось все более затрудненным, ход заметно замедлялся, скачки стали неровные и, наконец, споткнувшись о саксауловый корень, перешла она на рысь.
Река была все ближе и ближе. Ак-Юлдуз совсем выбилась из сил, шла уже заплетающимся шагом и часто спотыкалась. Но стоит ей напиться — и она опять окрепнет. А у меня уже последние силы подходили к концу.
Но «абиирлё джигиткё ажанды куян жолугар!»[16]).
Продираясь сквозь саксауловые заросли, Ак-Юлдуз вдруг зашаталась и грохнулась наземь.
Собрав последние силы, как тигр прыгнул я к ближайшему корню, выдернул из-за кушака аркан и захлестнул конец его за крепкий саксаульник. — Моя, моя! — кричал я, как безумный, и окровавленными пальцами затягивал крепкий узел. Едва успев сделать это, свалился я без памяти…
Был полдень, когда я очнулся, и солнце палило невыносимо. Ак-Юлдуз стояла, опустив голову, и смотрела на меня умными, тоскующими глазами.
Только теперь почувствовал я жажду. Хромая и шатаясь, кое-как добрался я до Аму-Дарьи, напился и обмыл бесчисленные раны и царапины. В теле сидело немало заноз от встречавшихся по пути колючек, и вода сильно облегчила меня.
Отдохнув и набравшись сил, я нарезал ножом небольшой снопик зеленого, вкусного камыша и, набрав полную шапку воды, вернулся к пленнице. При моем приближении она забилась было на аркане, но, почувствовав свое бессилие, смирилась и перестала рваться. Чуть передвигая ноги, стал я подходить к ней, держа в руках камыш и шляпу с водой и замирая без движения, как только она начинала сильнее беспокоиться.
Подпустив меня шагов на двадцать, Ак-Юлдуз опять стала отчаянно рваться. Тогда я положил камыш на землю, шапку подпер несколькими камышинками и тихо отступил назад.