Сильно, видно, наголодалась Ак-Юлдуз, потому что шаг за шагом стала осторожно подвигаться к оставленному мной корму. Ослаблявшийся аркан я осторожно выбирал к себе, и скоро Ак-Юлдуз была близко от приготовленного угощения.
Подойдя поближе, она, храпя, вытянула шею и потянула к себе несколько камышинок. Потом вдруг остановилась и потянула в себя ноздрями. Пугливо косясь на шапку, стала нерешительно обнюхивать ее, почуяла воду, — и жажда пересилила страх. Жадно выпила воду и старательно облизала шапку, с которой, видно, жалела расстаться.
Много раз ходил я за камышом и водой, и с каждым разом Ак-Юлдуз становилась все доверчивее.
Тем временем я обдумывал, что мне делать дальше.
«Надо ее скрыть, — решил я. — Узнают про нее баи, — не оставят ее в моих руках. Ведь такого коня и в эмировских конюшнях не увидишь! Отнимут без разговоров, — и никакого суда на них бедняку не найти. А верхом на ней мне никакой враг не страшен».
И вот, изловчился я и, распустив длинный кушак, осторожно привязал кобылку за шею к саксауловому корню, перевязал аркан к другому саксаулу и, подманивая камышом, потихоньку перевел ее глубже в заросль. Перевязывая несколько раз аркан и кушак, мне удалось завести Ак-Юлдуз в средину саксауловой чащи, где ее никак не мог увидать чужой глаз.
Когда я закончил эту медленную работу, солнце уже близилось к закату, и мне крепко захотелось есть: не ел я уже около суток.
Стемнело уже, когда добрался я до ближних аулов и рассказал там целую сказку: будто у меня из отары пропало несколько лучших баранов, таких хороших, что за десяток таких можно выменять у хивинцев неплохую девку из краденых персиянок. И вот, будто бы, разыскивая этих баранов по камышам и зарослям и испугавшись рева тигра, я и ободрался так жестоко.
Поев, я поблагодарил хозяев и сказал, что надо продолжать поиски. — Не найду баранов — хозяин шкуру с меня спустит!.. — «Да… не одну нагайку об тебя обхлещет!..» — подтвердили и аульцы и не стали меня удерживать.
Несколько дней скитался я по разным аулам, придумывая разные сказки, и, наконец, решил начать объездку Ак-Юлдуз, которая уже вполне привыкла ко мне и свободно давала себя гладить.
Каюсь: скрал я тогда в одном из аулов уздечку и старое кожаное ведро. Но верьте, — потом признался я хозяевам и отблагодарил их так, что они рады бы отдать мне все свои ведра и уздечки. Знал я, что великий стыд для джигита украсть у своих, да вдобавок еще после угощения, но тогда я для Ак-Юлдуз, не моргнув, человека бы зарезал! Тогда зарезал бы…
Теперь бы, пожалуй, не зарезал… может быть, что и не зарезал бы… — запутался в неуверенных объяснениях Джанбатыр и задумался.
— Ну, что же дальше? — торопил я.
— Что дальше было? Да то и было, что через неделю-другую привязалась ко мне Ак-Юлдуз, как дитя к своей матери.
И вот надел я на нее уздечку и, не отвязывая на всякий случай аркана, осторожно сел на нее. Оказалось, что напрасно я опасался, — сильно она не билась. Попрыгала немножко да несколько раз опрокинулась на землю. Ну, да я не даром слыл первым наездником в округе. Скоро от ее дикости не осталось и следа. Только всю свою жизнь никого, кроме меня, она к себе не подпускала.
Наконец настал день, когда отвязал я аркан от дерева, скатал его, заправил за кушак и, проездив целый день по степи, вечерком явился в аул, в котором жил до этого случая. Там уже давно считали, что меня шайтан утащил, а стада моего бывшего хозяина пас уже давно другой пастух.
Ну, да это меня не заботило, — такому джигиту не пристало пасти овец. И стал я с того времени Джанбатыром, и почетом стал пользоваться на всю степь.
Сам первый богач Назаркул стал приглашать меня в гости и предлагал мне в обмен на Ак-Юлдуз целый косяк лошадей да младшую дочь в придачу. Но и за всех лошадей, которые паслись по нашим вольным степям и которых столько же, сколько звезд на небе, не отдал бы я Ак-Юлдуз.
В первую же скачку на поминках Омарбека взял я первый приз в десяток коней, сотню баранов да шелковый бухарский халат, который так переливал на солнце разными цветами, что глазам становилось больно. На других скачках, куда бы я ни приехал, было то же самое, — везде я приходил первым. Нигде, ни на каких расстояниях ни один чужой конь не мог держаться около Ак-Юлдуз. Как от стоячего дерева, легко уходила она от лучших скакунов. В окрестных аулах никто и не хотел уж равнять с ней своих коней, и приходилось мне уезжать далеко, где! хотя и слыхали про нее, но еще не видали молниеподобного бега.
Завелось тут всякое добро у бывшего байгуша. Но не был я жаден на имущество и почти все раздавал таким же беднякам, каким был недавно. И далеко по степи певцы, под звуки домры[17]) прославляли несравненную резвость Ак-Юлдуз и удальство и щедрость лихого джигита Джанбатыра.