Однажды, издеваясь над своим противником, Желтый Глаз остался в кишлаке до утра и притаился на крайней крыше, примыкавшей к ограде селения. Рядом, напротив, шла другая ограда, так что между ними оставался только узкий проход.
Когда утром погнали крупное стадо, Желтый Глаз вскочил на ограду, а оттуда, в насмешку над врагом, спрыгнул на спины животных. Обезумевшее стада в смертельной давке и с оглушительным ревом ринулось вперед, а Желтый Глаз, прыгая с одной спины на другую, скоро выбрался из кишлака и быстро скрылся за первым холмом.
Двуногие до того растерялись, что не успели даже разбежаться. Если бы Желтый Глаз мог смеяться, то, наверное, хохотал бы до упаду над всей этой кутерьмой, которую он произвел во вражеском стане.
Теперь он зорко следил за двуногими и не оставлял ни одной их оплошности без того, чтобы не заставить их жестока расплатиться за нее.
Справа, сквозь высокую стену сосен, уже просачивались брусничные струи зари. На костре тускло вспыхивали две головни. Лесные провалы из черных стали мутными. Иосиф Иванович, прихлебывая из кружки, продолжал слегка отсыревшим голосом:
— …С нами тогда был и Колышев. Ну, кы-то не знал Василия Васильевича Колышева? Его знала вся округа. Это был отважный и заядлый охотник на тигров. Он был очень полезен нашей экспедиции. До мелочей знал нравы зверей. Мы знали каждую его черточку: и эту седенькую, круглую бородку, и добрейшую улыбку, и его подбодряющие слова! Я с ним крепко подружился. Мы отъехали от Дурт-Куля всего километров на тридцать и остановились в тростниках. Сбатовали лошадей морда к морде, раскинули палатки и стали варить кашу. Обычно из съестного возили с собой крупу, хлеб там и прочее, а мяса для еды всегда добывали охотой. Но на этот раз почему-то в нашем хозяйстве вышла проруха: не было мяса, и кашу приходилось варить пустую. Колышев лег было в шатер, но не мог успокоиться. Он был человек крепкий и любил покушать. Поэтому он встал и говорит мне:
— Ты, Юз, костер разводи, кашу вари, а я пойду фазанчика подстрелю, чтобы в кашу мясо было.
— Слушай, говорю, Василий Васильевич, как бы тебе не нарваться на джул-барса! — ответил я ему.
— Да полно! Я в этих местах десятки раз бывал и никогда ничего не встречал. Здесь джул-барсы не водятся, — успокоил он меня.
А сам продолжал снаряжаться. Тогда я пристал к нему, чтобы он хоть в один ствол загнал пулю или лучше взял бы мою четырехстволку, но Колышев только рукой махнул:
— Вот еще буду носиться с твоей пушкой. — И ушел.
А я себе помешиваю кашу. Сижу и прислушиваюсь. Спустя некоторое время, слышу выстрел — значит, думаю, фазанчик есть! Потом еще выстрел — другой фазанчик. Затем было еще несколько выстрелов. А уж смеркалось. И вдруг я и мои спутники явственно услыхали грозное мяуканье:
— У-у-а-а-у-у!..
Пронеслось — и сразу воцарилась гробовая тишина. Это ревел джул-барс. Днем камыши совершенно мертвы, вы не услышите там ни одного звука. Вам даже кажется, что там совсем и нет никакой жизни. Но стоит только зайти солнцу, как камыши наполняются звуками и жизнью: тут и шакалы воют, и дунгузы рыкают, и всякое другое зверье заливается. Кругом вой стоит. Но как только рявкнет джул-барс — мгновенно все смолкает. Наступает абсолютная тишина.
Один раз только взревел джул-барс. Мы замерли. Подошел ко мне Шевченко и говорит:
— Дело неладно. Надо Колышева искать.
И мы пошли в тростники. Ночь была изумительная. Легкий морозец. Впереди низко-низко — не как у нас — над самым горизонтом дрожали крупные, яркие звезды. И над головой целый шатер звезд. Мы ходили, кричали, но в темноте трудно было что-нибудь разобрать. И мы не нашли Колышева. Мы надеялись, что он давным-давно вернулся к кострам и преспокойно дожидается нас. И вернулись. Но его не было…