В начале весны, в апреле, сюда приходят серьезные люди, то-есть охотники. Их приводит сюда страсть к тем сильным ощущениям, которые они переживают здесь у самой воды, среди старых ив, окаймляющих Щадилов пруд с двух сторон.
Тихонько подошли мы к плотине и еще тише подкрались к шалашу, еще накануне сооруженному из веток опытной рукой Семена Семеновича. Уселись и скрутили по сигарке в ожидании рассвета.
Луна ярким светом заливала поверхность тихого пруда и кусты на противоположной стороне. Там, у самой воды неожиданно вспыхнул огонек.
— Семен Семенович, а ведь мы здесь не одни.
Похоже, кроме нас тут еще кто-то уток караулит… Эна — закуривает на той стороне.
— Это несерьезный… Я его знаю — Мишутка с Вязовки.
— Почем вы знаете?
— Как же не знать!
Под тем кустом его место.
Он там завсегда садится, уж который год… Только он несерьезный: у него ружье завсегда осекается.
Он нам не страшный, потому мое ружье до того берега официально картечью хватает, и, покуда Мишутка муздыкается со своими осечками, я с этого места его уток снимаю.
— Ну, а серьезные бывают здесь?
— Серьезных мало… Разве один Пал Михайлов… Остальные так… шантрапа!
— Семен Семенович, а ведь небо на востоке сереть начинает! Где же ваше хваленое депо?
— Обождите, Владимир Сергев! Как в стороне Ломовки трахать начнут, так через шесть с половиной минут жди уток на Щадиловом. Отседа до Ломовской плотины восемь верст считают, и, как там уток пуганут — они летят сюда и официально летят шесть с половиной минут. Такая репетиция здесь из года в год функционирует.
В это время левее нас раздалось громкое кряканье кряковой утки. Мы насторожились.
— Проснулась, шельма, — прошептал Семен Семенович, поправляя очки и всматриваясь по направлению раздавшегося утиного призыва.
— А что, Владимир Сергев, не трахнуть ли нам эту самую крякву? Давайте подкрадемся…
— Что вы, Семен Семенович… весною самок бить не полагается, можно бить только селезней.
— Оставьте, Владимир Сергев! Здесь, на Щадиловом, так рассуждать не приходится: не мы с вами — так все равно другой к этой крякве уж наверняка крадется. Такие факты я наблюдаю уже который год.
— Валите вы, Семен Семенович, а мне как-то совестно.
Семен Семенович поправил пистон на своем шомпольном дирижабле и пополз в направлении все еще раздававшегося крякания. Из любопытства я тихонько последовал за ним.
Пройдя некоторое расстояние, мы увидели на светлой полосе воды черный силуэт дикой утки, столь хорошо знакомый каждому охотнику. Она тихонько покачивалась на волнах невдалеке от берега. Семен Семенович осторожно взвел курок. И вот… только это он было захотел приложиться, как кто-то другой, неизвестный, предупредил моего приятеля. Впереди нас блеснул яркий огонь, последовал выстрел, дробь просвистела где-то возле нас…
Все наше внимание было устремлено на утку, которая, однако, продолжала спокойно покачиваться на волнах и, странное дело, оказалась теперь без головы, лишь шея торчала кверху из туловища.
Недолго длилось наше удивление, ибо в следующий же момент громкая ругань лихо прокатилась над зеркальной гладью Щадилова пруда.
— Сволочи!.. Чего вы чучело испортили! Кто вас просил?!. Тоже — охотники!..
Какая-то темная фигура выплыла из куста и за веревку вытянула на берег испорченное чучело утки.
— Павел Михайлов, — тихо прошептал Семен Семенович. — Идемте потихоньку обратно, — серьезный он человек.
Потерпевший не унимался:
— Не видишь, что ли, что по чучелу стреляешь, голова твоя несознательная!
— А ты чего в манок подманиваешь? Ты-то сам сознательный, да? — раздался чей-то дразнящий голос.
— Как «чего подманиваю», когда здесь с вечера селезень крикливый в камышах сидит… Это, я думаю, понимать надо.
Мы с Семеном Семеновичем тихо отступали на прежнее место!
— Удивляюсь, — рассуждал мой приятель, — как такой шантрапе только билеты на правд охоты выдают! Я бы всех бессознательных лишил права охоты.
— Да вы же сами хотели утку бить! Это же не полагается.
— Опять же я сознательно хотел, потому на Щадиловом иначе нельзя. Сами видите, что тут творится… Безобразие!
Не успели мы подойти к шалашу, как услыхали где-то вдалеке несколько выстрелов, которые тонко раздавались в прозрачном утреннем воздухе.
— Ломовские вдарили, — прошептал Семен Семенович. — Гляньте на часы: через шесть с половиной минут утки будут здесь, это уж официально.
Щадилов пруд замер и как бы насторожился в ожидании прилета ломовских уток. Все кругом приняло выжидательный. вид. Минуты казались бесконечно долгими.
— Гляньте-ка на часы, много ль времени прошло? — спросил мой нетерпеливый приятель.
— Прошло ровно шесть минут.
— Приготовьтесь, сейчас должны прилететь.
Действительно, не прошло и нескольких секунд, как над нашими головами раздался характерный прерывистый свист утиного полета.
Восемь крякв, вытянув длинные шеи, высоко летели над прудом. Произошло нечто странное: притаившиеся по шалашам и в кустах охотники, которых неожиданно оказался здесь целый отряд, принялись с остервенением подманивать уток манками всех сортов и оттенков. Каждый хотел подманить уток поближе к себе. Поднялся дикий, ни на что не похожий концерт, в котором больше всех выделялся трескучий и голосистый роговой манок Семена Семеновича. Он играл на нем с таким надрывом, точно желал отпугнуть от себя всех и вся.
А утки… О, глупые утки!.. Описав над прудом круг, другой — они снизились и, не взирая на какофонию манков, полетели над самой водой с явным намерением сесть.
Не удалось, однако, диким птицам опуститься на воду. Вопреки предсказаниям Семена Семеновича, ружье вязовского Мишутки на этот раз не дало осечки, ибо громкий выстрел раздался из предательского Мишуткиного куста. Утки мгновенно круто забрали кверху, что и послужило сигналом к дружному, но безрезультатному залпу щадиловских охотников.
Дробь засвистала во всех направлениях, зашуршала по кустам.
— Вот завсегда так стервец Мишутка напакостит, — вымолвил Семен Семенович, опуская свою чудовищную шомполку. — Человек никакой совести не имеет, а туда же, в охотники прется… Закурим, Владимир Сергев.
— Семен Семенович, а ведь это небезопасная охота: тут того и гляди глаза дробью повыхлестнут.
— Очень просто… В третьем году мне на этом самом месте четыре дробинки в рожу залепили… К доктору Никитскому ходил. Очень специальный он доктор. Три дробинки вытащил! Четвертая сама вышла.
Семен Семенович указал на свой подбородок, на котором белелись шрамы.
— Кто же вас так разукрасил?
— Не иначе, как вязовский Мишутка… А ведь не сознается, стерва…
Я невольно проникался уважением к мужеству и стоицизму Семена Семеновича, который, уже будучи покалечен на этом самом Щадиловом пруду, тем не менее ежегодно приходил сюда, подвергая себя новым опасностям.
Но вот снова в тихом воздухе тихонько звучат далекие частые выстрелы. Через 6 минут 30 секунд к нам прилетают те же восемь крякв. Опять симфония манков, опять пальба, опять утки забирают в вышину и исчезают в ломовском направлении. Через несколько минут оттуда доносятся отдаленные залпы, и утки в третий раз прилетают к нам, совершая свой путь с математической точностью в 6 минут 30 секунд… Теперь их уже только семь штук.