Основная причина заключается в том, что у самок рост клыков останавливается на втором году жизни, у, самцов же клыки растут едва ли не в течение всей жизни и в зрелом возрасте достигают огромных размеров. Соответственно с этим чудовищно разростаются челюсти и могучие жевательные мускулы; кроме тою, у взрослых самцов образуются по обеим сторонам, лица особые наросты, за которыми не бывает видно маленьких ушных раковин. У Хассо эти; наросты не очень развиты, но очень противно выглядят его усы и борода; может быть, особенно противно потому, что они кажутся причесанными и приглаженными; как будто бы урод этот прифрантился и мнит себя неотразимым красавцем.
Сверх всего этого, у Хассо, как у всех взрослых самцов, под шеей висит огромный надутый зоб. Каково назначение этого безобразного, мягкою зоба, содержащего какую-то жидкость? «Этот вопрос еще невыяснен», — об’яснял мне однажды директор Зоосада, маститый зоолог Гекк. — «В стенке зоба имеется маленькое, как булавочный укол, отверстие, из которого жидкость может капельками выступать. Но для чего все это служит, неизвестно. Во всяком случае, старое предположение, что зоб служит для усиления голоса, надо считать ошибочным». Действительно, по крайней мере в саду, зобастый Хассо совершенно молчалив. Изредка издает ноющие звуки только беззобая самка.
Хассо и Клео— очень дружная, нежная парочка. Задирают они друг друга только ради игры и шутки. Во много раз более сильный Хассо никогда не обижает своей подруги, никогда не проявляет стремления отнять у нее какой-нибудь лакомый кусок.
Это, надо полагать, характерно для больших обезьян, живущих в единобрачии. В этом отношении оранг-утаны резко отличаются от павианов и от разных пород мелких обезьян, живущих стадами и в многобрачии. У тех, зачастую, можно видеть, как за обеденной трапезой сильный самец отбирает себе львиную долю пищи, отгоняя от нее своих жен, детей и младших товарищей самыми бесцеремонными затрещинами; а если какая-нибудь из жен и схватит кусок повкусней, суровый супруг без всякой деликатности раскрывает ей рот и обшаривает пасть руками.
Однажды еще летом, в ненастную погоду, Хассо как-то простудился и заболел. Почти неподвижно лежал он на своей постели, тяжело дыша и страшно кашляя с хрипом и стоном. Перед ним шипел пульверизатор с лекарством. Клео смирно сидела в противоположном углу клетки, издали смотря на своего страдающего друга. Трудно передать словами, сколько самой глубокой, безнадежной грусти было в ее глазах и во всей ее унылой позе. Ясно было, что она не могла бы пережить гибели Хассо.
Когда через недельку мне пришлось снова навестить мохнатую парочку, я не без тревоги подходил к роскошному обезьяньему павильону. Там увидел я умилительную картинку. Поправившийся Хассо в наружной части клетки нежился, растянувшись на припеке солнца, а вокруг него лазила и кувыркалась повеселевшая Клео. Никогда, ни раньше, ни после не видал я ее такой веселой и жизнерадостной. Покувыркавшись на жердях и палках, она усаживалась и, не отрываясь, смотрела на Хассо.
Помещаются здесь оранг-утаны в очень просторной двойной клетке. Внутреннее отделение в холодную пору сильно отапливается; воздух в нем жаркий и сырой, как в оранжерее. Переходя в наружное отделение, обезьяны из атмосферы тропиков сразу попадают в атмосферу Берлина. Однако, они не боятся этих переходов даже в осенние ненастные холода.
Едят Хассо и Клео очень умеренно; их пища: — хлеб, молоко и по возможности разнообразные овощи и фрукты, из которых, невидимому, особенно им по вкусу бананы. Едят медленно, аккуратно. В этом отношении они — полная противоположность шимпанзе, обед которых представляет собой чрезвычайно забавное представление, когда эти лохматые ребята, то, чинно сидя на табуреточках, едят ложками и пьют из кружек, как благовоспитанные дети, то начинают баловаться и озорничать.
Не похожи оранг-утаны на шимпанзе и в том отношении, что совершенно равнодушны к публике. Шимпанзе, несомненно, понимают, что они забавляют публику, и усиленно стараются проделывать разные фокусы, когда около них собирается побольше народу; орангутаны же, видимо, не только равнодушны, но даже тяготятся любопытством зрителей.
Спят оранг-утаны, как и шимпанзе, совершенно иначе, чем другие виды обезьян. Павианы и разные породы мелких обезьян спят, обыкновенно, сидя и собравшись в тесную кучу, при: чем в зоосадах, чтобы лучше угреться, обезьяны нередко присоединяют к своей компании разных других сожителей по клеткам: кошек, носух, медвежат и пр.
Оранг-утаны спят лежа и покрывшись теплым одеялом. К этому культурному способу они приучаются очень легко и скоро; так как ведь на свободе они спят в гнездах, прикрываясь от дождя и холода наломанными ветвями. Здесь они гнезд не строят, а пользуются вместо них устроенными в клетках полками.
Мне приходилось слышать лишь об одном случае, когда в Европе можно было наблюдать, как оранг-утан строил себе гнезда. Это было лет около тридцати назад в Шенбрунне, под Веной. Убежавший из тамошнего знаменитого зверинца оранг-утан перебрался по деревьям в ботанический сад, где облюбовал себе старый, развесистый платан. Пока беглеца снова смогли арестовать, он: успел наломать сучьев, одолевая при этом и толстые, и построил несколько гнезд.
Лишь изредка спускаются оранг-утаны на пол клетки и ходят очень характерной, неуклюжей походкой. Ступни своих коротких ног они ставят на пол не подошвой, а внешним краем; при этом руки непременно опираются на пол согнутыми пальцами. Никогда не приходилось наблюдать, чтобы Хассо или Клео ходили на ногах, как это умеют делать специально дрессированные их сородичи.
Лазают оранг-утаны с своеобразными ухватками и чрезвычайно ловко. И во внутреннем и в наружном отделении их квартиры имеются древесные стволы с несколькими кривыми суками. Когда Хассо и Клео движутся среди них, ясно обнаруживается их удивительная приспособленность к жизни в стихии тропического леса, среди переплетающихся древесных крон, опутанных лианами.
Двигаются оранг-утаны очень ловко, уверенно, но не так-то проворно. Да и зачем нужно было бы проворство орангутану? Его добыча — плоды, листья и побеги растений; за ними не приходится гоняться. От врагов ему тоже нечего бегать. Кто в его родных дебрях обидит этого силача?
— Страшно ли входить к Хассо в клетку? Ведь он, коли захочет, может одним ударом голову разможжить! — спрашивал я сторожа Либетрея.
— Нет, — отвечал он, — он не ручной, но смирный. На всякий случай плетку я с собой все-таки захватываю. К шимпанзе — даже совсем незнакомым — я хожу без всяких предосторожностей. Ну, а этим очень-то доверять нельзя!
В виду этого оранг-утанов здесь никогда не выпускают погулять и полазить на воле, как это делается с шимпанзе.
Я пишу эти строки в разгар гнилой берлинской зимы; но в дни потеплее уже чувствуется, что весна не за горами. Хассо и Клео пока вполне благополучны, и надо надеяться, что они не захворают до наступления тепла. С весною, кто-знает, может быть, явятся надежды на получение потомства. Если бы это случилось, это было бы самой интересной новинкой в жизни зоосадов Европы. Разные другие виды обезьян сравнительно легко плодятся в неволе; но с человекоподобными обезьянами такие случаи — редчайшая из редкостей. За все время существования роскошного Зоосада в Берлине лишь однажды, в 1922 году, был случай рождения шимпанзе; о рождении в Европе оранг-утанов не приходилось ни слышать, ни читать.