Здесь окутаны сном и твой дом, и кроватка.
Даже вдумчивый кот позевает так сладко:
Там, в зелёных глазах его, светятся лица.
Тень полночных ракит у прибрежной границы,
Сонный вереска хруст…
Как солдат на посту, замер клён в огороде.
— Баю-баю, сынок, спи моё благородье.
Только волки не спят и по снам колобродят,
Своим лязгом зубов страх и ужас наводят,
Крошат бронзу зари…
Где кончается ночь, сон нарушила сила,
Гулом грозных машин у рассвета спросила…
Слишком скоро сбылось предсказание Ванги,
Мир малиновых гнёзд протаранили танки.
Где кончается ночь?..
Где кончается ночь, там, на зорьке, в дозоре
Пал боец молодой — удивленье во взоре.
Над рекой облака в фиолете горбаты.
И шипенье крови, и чужие солдаты…
Нарастающий гул.
Поднялись до небес сребротканные нити…
Автомат на груди, как свеча на граните.
Ни за что не спастись: немцев натиск неистов.
Грубый мат и резня… Позывные связистов
В мир, где нет больше звёзд.
Здесь остались зиять у простреленных вязов,
Глубиной своих ран, миномётные язвы.
И удушливый дым растекался по пашне,
Танк был грозен, зловещ, но молчит его башня,
Мёртвый взгляд амбразур.
Парень спит вечным сном, без вины виноватый,
Два отверстья в груди от осколков гранаты.
А луга все в цвету, голос ветра натужен…
Он не видит траву, ему запах не нужен,
Отзвук залпа не нужен.
Поле мирных хлебов — в поле подлинной брани
Превратили враги утром солнечным, ранним.
И закат был больным…неокрепшим и хрупким,
Как табачный туман из курительной трубки.
Волчье логово
Далеко, за тыщу вёрст, во дворцовом зале,
Где железный правил канцлер, шумно заседали.
С древесин шварцвальда стол, за которым, в креслах,
Из руин и пепла мглы зло земли воскресло.
Всё вниманье к Фюреру.
Он был взвешен и парил, кверху подбородок,
Плод проклятья слов и снов, чёрный самородок.
Ястребиный взгляд сжигал, словно адский пламень.
И, как барс, бросалась тень от стола на камень
стен,
и сцены, и сердец.
Совершенный, серый мозг — подземелье мысли…
Голос, словно приговор: что ни слово — выстрел.
Пальцы, пиками фаланг, распахали карту…
Где сидящие в тени поддались азарту,
Там не лица — маски.
Всё клокочет и бурлит в дьявольской машине,
Он не слышит никого на крутой вершине.
Только луны про него знают: гений в гневе.
Яд встревоженной пчелы в каждом сжатом нерве.
Пальцы отбивают марш…
От больных, фальшивых звёзд,
от орлиных гнёзд и ниже…
По щекам…по площадям он шагал Парижа.
Холост. Краски любит, холст… лёгкий шёлк пейзажа.
Пурпур Праги, Рейна синь в акварелях, даже
Сажа пройденных трущоб.
В его слове едкий дым скользкой пропаганды.
Начиналось всё с игры, от юнцовой банды,
С инквизицией трудов Гейне, Гёте, Брехта…
От усердья на плацу грубого ландскнехта
До воззвания «Mein kampf».
И давно не мишура, и не мифы — сказки,
Что под каскою пруссак в тёмно-серых красках…
Не измерить силу зла никакою мерой.
Гитлер богом стал, отцом и призывной верой,
Пожирающую тень…
По весёлым городам, по голодным сёлам,
По граниту синагог, по церквям, костёлам
Адом выпущенный смерч прокатился гулом
И застыл, как часовой с автоматным дулом,
Обращённым на Восток.
В кулаки все пальцы сжав, фюрер бьёт дублетом:
— Большевизма красный рай свергнуть этим летом!
Показалось, будто тень вознеслась, — и призрак
Хохотнул злорадно так, в точности, как Бисмарк.
Перст грозил его, дразнил…
— Приближается тот час, господа, — охоты!
Думаю: вполне штыков хватит для пехоты.
Мы порвём её в куски, сгоним до Тунгуски
Этих варваров страну из жидов и русских…
Далеко, за тыщу вёрст…
из руин и пепла мглы…
голос, словно приговор…