Выбрать главу
— Ты уже не убьёшь, мой железный палач! Я у Бога в гостях, — слышишь ангелов плач… Слышишь ангелов клич, невесомо-обрядный, Не нарушить мой мир вновь разрывом снарядным, Даже, если я чувствую боль.
— Да, я чувствую боль! Но уместен ли торг? Эта жгучая боль, что спасенья восторг! Ран немыслимый жар обожаем бинтами, Не задуешь пожар никакими винтами… Где кончается сон — бродит скорбь…
Свет со мной и во мне, и я снова кричу: «Не хочу умирать! Умирать не хочу!» Эхо в горле траншей, где махорит пехота… — До каких это пор за мной будет охота? До каких в моем сердце глубин…
— Пауза — звук Грязно-белая дверь. Холод розовых стен. — Ощутимый нутром человеческий тлен. — Сколько суток прошло? Память в сереньком платье, Как цыганка-вдова у святого распятья. — Кто ты, — тень или голос во мне?
— Ты меня не узнал, но я рада и так. Помнишь дрожь панорам и попытку — под танк Бросить связку гранат… До кровавых мозолей Резал штык-златоуст… Но ты вряд ли позволил Быть иначе тогда — не как все.
Первый шок твой и шик у печи блиндажа. Запах хлеба и вкус чёрной крови с ножа… Разговор однобок: сколько фрицам задали?! И глоток с котелка — орденов и медалей — Спирта чистого, словно слеза.
Нас в такую, Степан, занесло круговерть, Где поставлена жизнь на карту — не смерть. Удивляется враг твёрдо-русскому сплаву, Где и веру славян, и солдатскую славу Ставим мы в авангард, не в резерв.
Ах, малиновый звон! — Слышишь там, на заре. Он прольётся в окно, словно свет в лазарет. И проснутся глаза: взгляд растерянно-колкий… Улетучится грусть. И вдруг запах карболки Станет запахом близкой весны.

По той же дороге

Не достать до небес… Перламутр купает… А вокруг щебет птиц тишину колупает. Когда в чаще лесной волк матёрый умолк, Сквозь туман протаранил стрелковый наш полк. — Свеж и формой, и возрастом строй!
Пусть усталость в ногах, но весёлые лица… Многим просто штыку приходилось молиться, Чтоб увидеть и дом, чтоб развеять и дым, И за тех отомстить, кто полёг молодым, Кто познал лишь атаки озноб.
Три берёзки в росе и — такое движенье… Три суровых зимы: голод, холод, лишенья. Путь на Запад ведёт — ошибиться нельзя. Кто до боли знаком в этом строе, друзья? — Наш Георгий, — живой и целёх…
В ритме плясок смертей потому возмужал он, Что не строил свой мир, только лишь разрушал. Но Разрушал не завод, не деревню в снегах, Что спалили дотла, словно сено в стогах, А ту силу, что кормится злом.
Стал коряжист в плечах, слегка проседью тронут, С той любовью в глазах, что к восьмому патрону Вдруг приходит в тот миг, когда кончен резерв, Когда просто один, как натянутый нерв, Но приучен ценить каждый вдох.
Мимо сёл, городов необъятной России, Безымянных могил, где ветра голосили, Мимо звёзд и крестов, по кострам и костям Шли солдаты вперёд. — Всюду рады гостям, Как плодам виноградной лозы.
На пороге весна, мир так свеж, интересен… — Как ты, брат мой, Степан? — Адрес твой мне известен: Ты ведь там, где кладут за снарядом снаряд, Где неистова смерть, но мне сны говорят, Что живой, невредим и в строю.
Павших нам не отпеть, но мы их воскрешали, Когда землю вдвойне кровью тех орошали, Кто детей наших жёг, нашу веру топтал, Кто за мертвую Русь поднял в гневе бокал, Не испив нашей крови до дна.
По останкам печным, как по зову тревоги, Бродят бодро грачи, — взгляд суровый и строгий: До конца ли, солдат, ты исполнишь свой долг? И опять на штыки поднимает наш полк Тишину и предчувствие битв…
Было дело: спалив кивера и картузы, От смоленской земли прочь бежали французы. Вид поместий немых и терзал, и знобил… Русский холод — мужик и жалел их, и бил, Как своих, в назидание, баб.