— Мама, а кто это? — робко спросил Марик.
— Никто, — отрезала мама.
Остаток дня Марик провел на велосипеде и, ложась спать, прошептал маме: «Это был самый-самый замечательный-замечательный день рождения в мире».
А мама прошептала в ответ: «Ты у меня самый-самый замечательный-замечательный человечек».
В эту ночь Марик не сидел на подоконнике. Он еще лежал в кровати и только-только открыл глаза, чтобы подхватить припев:
Как музыка оборвалась, и он услышал, как где-то там, за стеной, на кухне или в коридоре, мама сказала: «Тогда давай разводиться».
Потом грянуло:
И Марик заплакал.
Глава 3
Белый сон
В городе, где так много статуй, что возьмись они все за руки, опоясали б они всю привокзальную площадь, сегодня ночью было жарко.
Ну и что же делать им там — на привокзальной площади? Стоять, взявшись за руки? Водить хоровод?
Не то, не то…
Но пускай все же уходят они из парка, унося с собой свои постаменты. Все-все. И деревья пусть совсем исчезнут. И будет пустыня. Но не желтая, нет! Лучше белая. Белый песок, белое солнце, беленькие, реденькие, жиденькие, полупрозрачные облачка… И белый город — Хатра. Под ногами — совсем мелкие, измученные никогда не уходившим и никогда не уйдущим отсюда солнцем, эфендра и солянка. А далеко-далеко позади — еле видимые заросли фиников, что растут только здесь — хадрави.
Лучше всего входить в Хатру с востока, поскольку лишь восточные ее ворота хорошо сохранились, поскольку лишь восточные ворота предваряла такая замечательная колоннада.
Марик стоял, задрав голову вверх, рассматривая капители. Но колонны были столь высоки, что он так и не понял — то ли арабская вязь украшает их, то ли растительный орнамент. Поднявшись на одиннадцать ступенек, он оказался в длинном узком коридоре того же крупного белого камня. Внутри его ждал Ангел.
Марик вежливо поздоровался. Ангел улыбнулся и спросил:
— Поможешь мне?
Марик ответил:
— Да.
Ангел подошел к нему, взял его за руку и повел по белому коридору, за которым так неожиданно и кончалась Хатра, и посреди все той же белой пустыни стоял зиккурат. Зиккурат, которого в Хатре отродясь и не было, который стоял километров на триста от Хатры южнее, и вообще и там-то он стоял аж пять тысяч лет назад. Хотя, как точно этот зиккурат выглядел, уже никто не помнил. И Ангел раскрасил его на свой вкус: нижний уровень — черный, уровень повыше — голубой и самый верхний — синий.
По дороге к зиккурату стояли шумерские статуи. Их огромные выпученные глаза смотрели на Марика с радостью, смотрели, не отрываясь, смотрели как живые.
На всякий случай Марик поздоровался с ними со всеми, но никто ему не ответил. Они поднимались вверх, взявшись за руки, сначала по пандусу, потом по лестнице. На самом верху Ангел оставил Марика, а сам удалился в маленькую башенку, что стояла в центре площадки. Марик посмотрел на мертвый город, и отсюда он показался ему еще красивее и еще белее. По другую сторону зиккурата высились спиральные минареты и сверкали изразцовые купола мечетей, уходил куда-то вдаль полуразрушенный мост…
Ангел вернулся с ведром воды, поставил его на бордюр, сам сел туда же, свесив ноги вниз, зачерпнул немного воды ладонью и, резко опустив руку вниз и вбок, стряхнул воду на землю.
Над Хатрой пошел дождь.
Марик тоже сел на бордюр, свесив ноги вниз, стал брать в ладонь воду из ведра и брызгать ею над Хатрой.
Дождь пошел сильнее.
Вдруг в северные ворота стали входить люди в ярких одеждах. Они медленно шли друг за другом и кричали:
«Та-та хайдар!» Ангел вскочил и убежал в башню.
Когда он вернулся с ведром снега, Марик спросил у него:
— Что они кричат?
— Не знаю, — ответил Ангел.
Они принялись лепить снежинки. Вообще-то лепил Ангел, а Марик брал их по одной и бросал на Хатру. Он бросал их со всей силы вбок, чтобы они, падая, кружились.
Когда снег в ведре кончился, а процессия, обойдя зиккурат, вышла все в те же северные ворота, Ангел холодными руками погладил Марика по голове и сказал:
— Спасибо тебе большое. Ты мне очень помог.
— Ну, а теперь что?
— А теперь пойдем домой.
Они спустились по лестнице, затем по пандусу, подошли к восточным воротам, и только здесь Марик решился спросить: