— Ну, садись, — нехотя пригласила Нина.
Нина резала помидоры, лук, укроп, петрушку, что-то еще, звенела посудой, громыхала кастрюлями, казалось, она хочет заглушить Катин голос, хотя, возможно, это Кате показалось.
А Катя говорила… О чем угодно — о старых потрепанных книгах, о пластинках, привезенных издалека, о необычных занавесях, которые можно легко сплести самой при помощи древнего как мир искусства макраме, о наипростейших рецептах наивкуснейших блюд, о погоде, наконец… Потом Катя увидела старинную икону. Икона висела в комнате, и из кухни был виден лишь краешек ее, но Катя ее сразу узнала. Эту икону она видела только раз в жизни, в доме своей бабушки, их общей с Ниной бабушки, той бабушки, что так никогда и не признала Катю своей. Катя спросила:
— Папа не пишет тебе?
Нина ответила зло:
— Что ты! Он и будучи здесь обо мне никогда не вспоминал. Если он кому и напишет, то тебе, не сомневайся.
— Он часто о тебе вспоминал, — возразила Катя, — он рассказывал мне, как вы ходили в горы, как катались на лошадях, как приходили на каждый твой день рождения в Ореанду, чтобы загадать там желание, как вы однажды вырезали из фольги звездочки и наклеили их на потолок, чтобы твоя мама подумала… — Катя, зачем ты пришла?
Катя заплакала. Она плакала безутешно, долго, и все никак не могла остановиться, и даже слезы уже не могла вытереть еще там, на Франчихе, промокшим платком, она опустила лицо в ладони и уплыла в бушующем потоке своих слез в какую-то незнакомую ей доселе темноту, бездонную и безжизненную. А когда вынырнула она оттуда и посмотрела захлебнувшимися своими глазами на расплывавшуюся Нину, Нина спросила:
— Ну?
Катя тихо ответила:
— Нина, у меня никогда не будет детей.
И Нинино лицо дрогнуло и смягчилось, и стало удивительно похожим на папино. И она стала медленно и неуверенно приближаться к Кате, потом осторожно взяла промокшие Катины руки в свои мягкие вкусно пахнущие ладони и ласково попросила:
— Не плачь, пожалуйста. Не плачь. Не надо. Все будет хорошо. Сейчас в медицине такие перевороты, такие события, которые вчера и не снились. Вон — девочке какой-то пальцы косилкой отрезало — пришили! Ты можешь себе представить? Да лет через десять такое научатся делать!!! Может, люди умирать перестанут… А еще всякие чудеса случаются. Монахи какие-то, фу ты, забыла где, на севере что ли, говорят, руки положат на человека — и человек исцеляется. Не плачь. Надо только верить, что когда-нибудь, но не завтра, не послезавтра, а когда-нибудь потом — все будет хорошо.
Катя уходила домой поздно. Обогнав двух подвыпивших мужчин, она вышла на остановку и села на самый край низкой скамьи. Она подозревала, что автобуса сегодня уже не дождется, но, как говорила Нина, в жизни так часто случаются чудеса…
Подвыпившие тоже пришли на остановку, тоже сели на скамейку, причем тот, что казался более подвыпившим сел рядом с Катей.
— Девушка, — радостно сообщил он, — а автобусы уже не ходят!
— Как не ходят? — заволновался второй.
— Помолчи. Я просто ее пугаю, чтобы она разволновалась и сама пришла в мои надежные объятия.
Нет, не так. В мои нежные объятия. Хотя они у меня и нежные, и надежные, — пояснил он Кате.
Второй показался в просвете между стеной, несущей козырек и спиной первого и посоветовал Кате:
— Не обращайте на него внимания, он у нас с приветом.
— Зато он — женатый, а я нет.
— Зато я — красивый, а он — как бы это помягче сказать…
— парировал второй.
— Зато меня Степан зовут, а его Андрей.
— А это тут причем? — удивился Андрей.
— Да помолчи ты, надо же как-то познакомиться, — зашипел на него Степан и спросил у Кати, — а Вас как зовут?
…Подошел автобус, открылись двери, и Катя вошла в темный и пустынный салон, Андрей вошел следом.
— Куда? — закричал Степан. — Тебе не нужна «пятерка», тебе нужна «тройка» или «семерка»!
Двери захлопнулись, автобус качнуло и Катя села на двойное сиденье.
— Двигайтесь, — сказал Андрей.
Катя послушно пододвинулась, Андрей сел рядом.
— Ты все забыл в своей Москве! Куда ты? Вернись сейчас же! Тебе нужна «тройка» или «семерка»! — все еще кричал Степан вослед удалявшемуся автобусу.
— Мне нужна эта девушка, — тихо-тихо сказал Андрей.
— Вы же женаты.
Андрей промолчал.
Катя посмотрела в его глаза и не смогла отвести взгляда, равно как и он, и стала повторять про себя:
«Мама, мама, только бы мне не повторить твой грех, только бы не повторить». А сама уже знала, что повторит, но это страшило ее все меньше и меньше, поскольку страх не видеть больше этих глаз был для нее теперь самым сильным.