Дюма путешествовал в 1858 году. Надо представить, насколько опасна была эта дорога во времена Лермонтова.
Кстати, французский романист очень любил поэзию Лермонтова. Он отмечал: «Лермонтов — это ум, равный по силе и размаху Альфреду де Мюссе, на которого он очень похож как в стихах, так и в прозе. Он оставил два тома стихов, среди них можно назвать поэму „Демон“, „Терек“, „Спор Казбека и Шат-Эльбруса“ и множество других знаменитых стихотворений… Многие стихотворения Лермонтова могут быть очень легко положены на музыку: те, что действительно стали музыкальными произведениями, стоят у русских женщин на фортепиано, и они, не заставив себя долго упрашивать, охотно споют вам что-нибудь из Лермонтова. Маленькое стихотворение в одну строфу, похожее на мелодию и озаглавленное „Горные вершины“:
Отдохнёшь и ты. Совершенно очевидно, что в этом стихотворении есть неуловимое, но вполне реальное очарование».
Приведем еще один астраханский штрих к биографии поэта — отрывок из письма Михаила Юрьевича Софье Николаевне Карамзиной, дочери известного историка. Это послание было написано 10 мая 1841 года и отправлено из Ставрополя: «…Только что приехал в Ставрополь, любезная m-lle Sophie, и тотчас же отправляюсь в экспедицию, с Столыпиным Монго. Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно пожелать. Надеюсь, что это письмо застанет Вас еще в Петербурге, и что в этот момент, когда Вы будете его читать, я буду штурмовать Черкей. Так как Вы обладаете глубокими познаниями в географии, то я не предлагаю посмотреть Вам на карту, чтобы узнать, где это; но чтобы помочь Вашей памяти, скажу, что это находится между Каспийским и Черным морем, немного к югу от Москвы и немного к северу от Египта, а главное, довольно близко от Астрахани, которую Вы хорошо знаете…»
Последняя фраза предполагает, что в компетенции Карамзиной Лермонтов мог убедиться, если он сам хорошо знал Астрахань. Так как в детские годы он вряд ли мог составить глубокое представление о низовом городе, то стоит предположить, что он посещал Астрахань и в зрелые годы.
Станислав Подольский
Председатель земшара
Когда полет орла напишет над утесом
большие медленные брови…
Между четырьмя и пятью часами утра 4 октября 1921 г. от Р.Х. председатель высадился из теплушки санпоезда, переполненного ранеными и сыпнотифозными красноармейцами бывшего Иранского красного корпуса, на землю, поросшую пыльной, забрызганной мазутом от букс проходящих составов травкой, на землю Северного Кавказа, не доезжая несколько сот метров до станции Минводы, — вот первый достаточно достоверный факт из дошедших до нас.
Никто не встречал Председателя. Не гремела медь сводного военного оркестра. Не печатал шаг почетный караул под началом юного красавца-краскома, волнуясь и напряженно «пожирая глазами» лицо Первого Председателя Земшара. Есть основания предполагать, что, как и указано в одном из подпунктов «Хартии о правах и обязанностях Избранных», Председатель странствовал инкогнито…
Более того, по другой версии, Председатель даже и не высадился, а был избит, ограблен и выброшен из теплушки какими-то лихими подданными, которые не разобрались в личности Председателя и, к тому же, были введены в заблуждение насчет содержимого туго набитой грязноватой наволочки, которую он небрежно засунул себе под голову, пытаясь уснуть и тем самым обмануть упорное, надоедливое чувство голода, не покидавшее его всю дорогу от гостеприимного и щедрого, но тоже голодноватого Баку.
Наволочка была набита текстами стихотворений, вычислениями будущего человечества, основанными на межгалактических числовых законах, формулами Жизни и Смерти, а также их преобразованиями до полного перехода одной в другую, научно-интуитивными откровениями Вселенского Духа, планами и графиками созидания Счастья Человечества в контексте мировой Гармонии, древними оккультными заклинаниями Подлинной Радости, целебными, как показала практика, от черной тоски, рака и других обычно неизлечимых хворей, короче, бесценными сокровищами, которые невозможно ни съесть, ни продать на барахолке, ни использовать во зло или отмщение. Потому-то, видимо, огорченные подданные, не подозревавшие о своем добровольном и полном подданстве, именуемом в Хартии Любовью, пинали Председателя особенно злобно (что как раз и говорило о ничем не ущемленной демократии), а затем запустили в сердцах вслед ему увесистую вышеупомянутую наволочку.