Все складывалось как нельзя лучше. Хартия соблюдена: босиком, с непокрытой головой и легким сердцем явился он на святую землю. Пустой желудок и побои в Хартии не оговаривались, но и не противоречили ей, важному постулату ее: «Первый да будет последним среди людей».
Бодро шел Председатель по силовой линии Великого магнита, известного под темным именем Красоты, брел, «бразды пушистые взрывая» — белейшей, нежнейшей дорожной пыли: сама дорога неприметно щадила босые ноги Председателя. Перед ним вырастала пленительная парабола Горы, одетой замшевым лесом. Имя Горы — нежное, гибкое, опасное — восхищало: Змейка! Такие имена мог давать только Поэт поэтов, только Народ с его точной дерзостью мог столь великое назвать столь ласково-уменьшительно, громадно-неживое — таким молниеносно-живым пометить! Председатель ласково позавидовал: Народ — Бог, Ему доступно непостижимое. Усмехнулся своей «зависти»: не зависть — восхищение! Даже остановился на миг, приняв позу ученика, то есть разинув рот и хлопая ресницами, чтобы смахнуть слезы удивления. И долговязо пошагал навстречу Змейке…
Да, он был долговязым, в пору бедности — жилистым, легким на ногу, на слово, в пору болезни, слабости, недоедания — хрупким, нелепо-трогательным, как подросток. А слезы у него навернулись еще и потому, что он ясно прочел, увидел: вскоре, когда люди опомнятся, отъедятся, приоденутся, отстроятся да примутся ровнять горы с низинами, — Змейку разрушат первою, потому что она — первая из гор со стороны степи и потому что она так невозможно, просто и мощно красива…
Здесь, у колокольного подножия Змейки, сходятся обе версии прибытия Председателя.
Доподлинно известно, что восхищенный Горой Председатель решил обогнуть Змейку слева.
Широкая золотистая степь раскатывалась отсюда вдаль. Там и сям рычащими звуками Земли торчали Горы-сестры, как бы вынырнувшие из-под спуда — глубинными существами, а то и окаменелыми стонами роженицы-Земли, когда она тужилась сообщить Вселенной нечто о своем внутреннем жаре. Тогда-то высшим Словом ее стал белоснежный верблюд Эльбрус. А вздохи, крики, бормотания раскатились хребтами вокруг на все стороны вплоть до параболического удивленного «О» — Змейки.
В небе, синем до сердечной боли, сияли здесь одновременно радостно-звонкое солнце и тихая снежная луна. Признаки сходились: здесь ступило на землю пространство вечной Весны и Сказки.
Древние сказители знали: пространство и время абсолютны, едины. День-ночь, двенадцать месяцев, вчера-завтра сходятся у костра Вечности. Всюду — и здесь, на Земле, — Сегодня стоит всегда.
И юное Будущее из незапамятно-юного Прошлого улыбаясь глядит на вечное Сегодня…
Вот уж и пыль дорожная кончилась. И под горящими ступнями Председателя поскрипывал и кололся мелкой щебенкой ослепительный Кремнистый Путь — в пространстве Сказки, Поэзии, Истины, которое всегда здесь, но к нему идучи, надо износить двенадцать пар железных башмаков, двенадцать посохов железных сбить, двенадцать хлебов железных сгрызть (конечно, если все это богатство у тебя имеется). Зато придешь — и любой твой шаг, каждое слово твое станет — Поэзия. И станет ясно, что «звезда с звездою говорит» в прямом смысле беседы. И что пустыня действительно внемлет — мириадами ушек чутко настороженных — Богу Жизни Космической. Потому не салонное «творить искусство», а библейское — прийти и быть в стране обетованной Завета, которая — всюду.
Председатель не вглядывался, не вслушивался, а впитывал пространство. Мир врывался в него, как большая вода в бездну. Его даже слегка пошатывало от ярости впечатлений. Впрочем, и от бескормицы тоже. Он не смог бы точно вспомнить, когда ел в последний раз.
И все же Председатель не в Железноводск устремился, куда у него было поручение от одной Русалки, а как зачарованная планета, пошел вокруг Змейки, насыщаясь воздушной свежестью, сиянием земли и неба.