Кузьма плакал точь в точь, как Андрейка тогда на сеновале. Семен беспокойно пошевельнулся.
— Кузьма, а Кузьма, — тихо позвал он. — Кузьма!
Плач продолжался.
— Слышь, что ль?.. Не плачь. Брось! Скажи лучше — ты откуда сам?
— Из Тверской губернии… — с трудом проговорил Кузьма.
— Знаю, проезжал… — голос Семена был спокойный, утешающий. — Река там есть большая. Через нее мост построен ба-альшущий.
— Волга, — чуть слышно сказал Кузьма.
— Верно! Хорошая река! Рыбы много?
— Е-есть…
Еще новый слой тумана оторвался вверху и, быстро растаивая, поднялся к небу. Стало светлей. Семен увидел лицо Кузьмы. Было оно молодое, еще безусое, но страшно худое, землистого цвета. Глаза его глубоко и темно ввалились. Рот Кузьмы был болезненно перекошен. Казалось, что Кузьма только что перенес какую-то страшную болезнь.
Как и Семен, Кузьма был погружен в трясину по горло. Багор лежал в стороне. Кузьма за него не держался. Дальше виднелось бревно и там продолжалась гать.
— Это что же? Какая гать — за тобой? — спросил Семен.
— На Эльмит…
Семен как будто не удивился.
— Так ты, значит, белый! — задумчиво заговорил он снова, помолчав. — Выходит, враги мы с тобой… Ты что же здесь делал?
— Смотрел… Поглядеть меня послали, не разобрали ли вы… красные… гать.
— Увидел?
Кузьма громко всхлипнул.
— Прости, брат, человека я убил вашего.
Семен рассердился.
— Ладно, молчи! Ты разбирал гать?
— Нет, брат, не разбирал.
— А кто здесь разобрал?
— Ваши, родимый, красные разобрали.
Семен испуганно дернулся. Задыхающимся, срывным голосом спросил:
— А поворот… на Маркелицы… где?
— Видел, родимый, видел! — торопливо и неестественно закричал Кузьма. — Там поворот был на Маркелицы, только разобранный весь, бревна были вынуты. Ползком там можно было пробраться. И аккурат против этого места палка стояла с платком…
Резким усилием Семен выдернул из болота увязшую руку. Сжал кулак и со злостью ударил им по трясине, разбрызгивая грязную воду.
— Палка с платком! — закричал он. — И ты выдернул ее, да?!
— Выдернул, брат, прости…
И, помолчав, упавшим голосом Кузьма продолжал:
— Понял я теперь — для тебя эта палка была. Знаком, где сворачивать тебе на Маркелицы, а я выдернул… Ты прошел мимо и попал на Эльмитовскую гать. К нам пошел. В свою ловушку попался… И здесь ваши разобрали… Все теперь понял… Прости, брат!.. Не хотел я у белых служить. Заставили. Что ж поделаешь…
Оба замолчали. Кузьма не плакал больше.
Болото под ними глухо шлепало и лопалось. Семен и Кузьма быстро погружались в трясинную муть. Чтобы дышать, им приходилось теперь, до боли сгибая шею, закидывать голову назад.
Солнце поднималось все выше и выше. Туман беспокойно двигался под ним, дергался и дымился. В нем ползли тонкие серые струи и быстро уносились вверх.
— Я кричать буду, — сказал Кузьма.
— Кричи. Никто не услышит. А если услышит, не пойдет. Время беспокойное…
Разорвав туман, лучи солнца вдруг упали на соседний куст, и верхушка его зазолотилась. Кузьма повернул голову.
— Солнышко, брат, смотри, — сказал он. — И какое веселое! Погляди…
Семен ничего не ответил.
— Слышишь, брат? — повторил Кузьма.
Со стороны Семена послышалось задавленное булькание. Кузьма хотел посмотреть, но, как только он повернул голову, рот и нос его сразу погрузились в трясину.
Кузьма дернул головой обратно. Только в этом положении он мог еще дышать.
Булькание прекратилось. Страшный, задушенный, совсем не Семенов голос, прерываясь, прохрипел:
— Прощай, Андрейка… Не сердись… ужо… гостинцу из города… привезу… семечек…
Хрип прервался. В болоте лопнул большой пузырь воздуха, один, другой…
Верхушка куста золотилась все больше и больше. По стебелькам, по веткам и чахлым листьям поползли вниз оранжевые змейки, карабкаясь с сучка на сучок. Кузьма не спускал с них глаз. Смрадная, жидкая муть натекла ему на лицо. Кузьма стал задыхаться. Конвульсивно дернувшись, он широко раскрыл рот, и темная, дурно пахнущая грязь хлынула ему в легкие.