— А ну, иди!
— Чего застряла!
— Нечего важничать — ползи!
И сама работа пошла сразу как-то медленней, менее уверенно…
…Семен прошел три версты благополучно. Гать все время была хорошая, широкая, Семен ступал осторожно и ни разу не оступился. Сначала он наметил одно место, где собирался вытянуть бревна, но там они оказались такими здоровенными, что одному человеку были не под силу. Тогда он прошел немного дальше и там нашел несколько легких бревен, лежавших по соседству, и вытянул их из гати целых пять штук. Вытащенные бревна он далеко оттянул на свою сторону.
Немного посидев и прислушавшись, нет ли белых, довольный тем, что удачно выполнил поручение, он двинулся в обратный путь. Дождь шел теперь порывами: иногда совсем переставал, иногда лил довольно сильно, но Семен уже привык к нему и не замечал его. Привык он и к темноте и ориентировался в ней.
И пока он так шел, осторожно ставя ноги, то и дело останавливаясь и вглядываясь в темноту, чтобы не ошибиться, куда шагнуть, ему в первый раз за все время пребывания его в Красной армии почему-то вдруг вспомнилась его семья, вспомнились и крестьянские работы, вспомнилась земля. Не та земля, которую он видит каждый день, обагренная по необходимости кровью, смятая, скомканная тысячами солдатских сапог, а земля крестьянская, родящая, мягкая и сыпучая на ощупь, сочно пахнущая силой и жизнью — мать-сыра-земля. Семену стало грустно…
Тем временем, Кутяпов и Аким тоже не зевали. Стряхнув с себя то тяжелое чувство, которое напало на них после ухода Семена, они скоро довели до успешного конца свою дугу, потом почти бегом прошли шагов триста по Эльмитовской гати и вытянули там несколько бревен. Вдвоем на узком бревне работать было неудобно, и поэтому, пока Кутяпов возился с багром, Аким отдыхал.
Кутяпов в пылу работы не слыхал ничего подозрительного, но Аким вполне ясно в течение нескольких минут различал чьи-то шаги, доносившееся издалека с Эльмитовской гати… Акиму даже показалось, что он слышит голоса, но в этом он не был уверен. Кутяиову он не сказал об этом ни слова.
Не теряя ни минуты, пошли обратно.
Подойдя к тому месту, где был поворот на Маркелицы, красноармейцы остановились, — не слышно ли Семена? Все было тихо. Только булькало и лопалось где-то далеко в темноте болото, да монотонно шуршал по траве дождь.
— Нету… Куды ему поспеть, — сказал Аким. — Шутка ли — три версты туда, да три обратно! Подождем его, что ль?
— Нельзя! — решительно заявил Кутяпов. — Ротный будет ждать нас в час. Должны вернуться и рассказать, что сделали, а то там в штабе не будут знать, что делать. Семен может еще долго не вернуться.
— Ладно, идем, — согласился Аким.
У него шевельнулась мысль, что они могут ведь разделиться — один останется ждать, а другой пойдет в Маркелицы, но перспектива сидеть одному под дождем или шагать тоже в одиночестве и в темноте верст пять по болоту, ему совсем не улыбалась, и он эту коварную мысль поспешил прогнать, утешив себя рассуждением о том, что Кутяпов — главный, и ему надо подчиняться.
Однако, пройдя несколько бревен, Аким остановился.
— Слушай-ка, — обратился он к Кутяпову, — а ведь Семену много здесь придется вытаскивать бревен?
— Не очень, только до этих кустов. За кустами продолжения гати больше уже не увидят.
Аким хлопнул у себя на шее какого-то шалого комара, неизвестно какими судьбами попавшего сюда под дождь.
— Первое бревно больно здорово, — сказал он, — одному ему не вытащить, пожалуй.
— Ну!
— Сам посмотри.
Кутяпов вернулся обратно. Первое бревно оказалось, действительно, очень толстым и тяжелым, в особенности теперь, когда оно намокло под дождем и набухло.
— Так вытащим его! — предложил Кутяпов.
— А Семен как?
— Переберется по багру… Что же нам делать? Война, брат, так война, как говорится.
— Это — факт, но только Семену нужно знак оставить, чтобы знал, мимо чтобы не прошел.
— Оставим.
Кутяпов отщепил перочинным ножом от бревна длинную лучину, воткнул ее около гати в землю и привязал на ней свой носовой платок. Знак этот издалека был виден в темноте.
— Хватит?
— А крепко?
— Крепко.
— Ну, ладно.
Вытащить первое бревно даже вдвоем оказалось делом не простым, но в конце концов, после трех неудачных попыток, оно сдвинулось. Оттащив его в сторону, Аким вскинул свой багор на плечо и сразу быстро зашагал по гати. В душе он признался сам себе, что ему порядком надоело околачиваться на этом невеселом болоте. Кутяпов же задержался, чтобы закурить.
Он слышал, как быстро удалялись Акимовы шаги, торопился зажечь спичку, но коробка сильно отсырела, и спички как на грех не хотели загораться. Курить же Кутяпову очень хотелось. Чтобы удобней было закуривать, багор свой Кутяпов положил рядом с бревном на трясину.
— Не потонет, — подумал он.
Чем больше чиркал спичками Кутяпов, тем больше злился. Он ударял по коробке спичками слишком сильно, спички ломались, фосфор на них стирался, спичечная коробка тоже разваливалась. Наконец, Кутяпов бросил и спички и коробку в болото, решив итти так и потерпеть с курением до Маркелиц. Но, нагнувшись за багром, он вдруг вспомнил, что у него должна быть вторая коробка, и стал ее искать. Оказалось, что она провалилась через дыру в кармане и застряла под подкладкой, недалеко от колена.
Желание курить было так сильно, что Кутяпов принялся эту коробку доставать. Для этого ему пришлось присесть на корточки, одну руку засунуть глубоко в карман, а другой рукой через штанину двигать потихоньку коробку кверху. Операция была нелегкая.
И вот, когда он уже ощутил сладость победы, когда коробка подползла уже к его руке, — случилось то, о чем Кутяпов, увлеченный своим занятием, забыл и думать.
От резкого и неудобного движения, одна нога его скользнула с бревна — и Кутяпов потерял равновесие…
Падая в болото, он вмиг сообразил, что угрожает ему, и сделал отчаянное усилие удержаться, но это ему не удалось. Чтобы не упасть в трясину вниз головой, он сильно оттолкнулся от бревна ногами и прыгнул вперед. Он упал в болото аршинах в двух от бревна и сразу провалился по пояс…
Первым движением его было — рвануться назад к бревну. Но бревно оказалось дальше, чем думал Кутяпов, и дотянуться до него было невозможно. Кроме того, трясина взбудоражилась, под ногами что-то лопнуло, выпустив большой пузырь воздуха, потянуло вниз, и он на поларшина погрузился еще. Кутяпов понял, что его дело — кончено.
— Аким, а Аким! — негромко позвал он.
— Аким!
Все было тихо.
— Как это глупо! И в этом-то и заключается все… Какая чушь…
Кутяпов сорвал с себя фуражку и бросил ее на бревно. Фуражка сначала зацепилась за что-то, но потом соскользнула. Кутяпов пошарил кругом себя руками: ничего не оказалось, за что можно было бы удержаться. Багор остался по ту сторону бревна.
Опять позвал Акима и опять не получил ответа.
— Как все-таки далеко он успел уйти, — подумал он.
В кармане Кутяпов почувствовал спичечную коробку и болезненно сморщился. Потом попробовал улыбнуться. Ничего не вышло…
— Каюк, значит, — произнес он.
Он хотел сказать эту фразу спокойно, почти весело, хотел убедить себя ею, что он не боится смерти, но получилось наоборот. Собственный голос, хриплый, пересохший, напугал Кутяпова. Он стал кричать.
Сначала он звал Акима, потом Семена, потом начал кричать просто: