— Д-да, — произнес его собеседник, — невезение в самом деле на редкость.
Виддуп пожал плечами и, оставив Ларского, начал нервно шагать по палубе.
— Больной человек, — тихо прошептал Ларский, подходя к своей жене, сидевшей в стороне и с улыбкой слушавшей весь разговор.
— Бедненький! — сказала она. — Чего он хочет?
— Дурак! — ответил Ларский. — Он ищет сенсаций во что бы то ни стало. Это выродилось у него в какую-то манию. Но все его неудачи похожи на анекдот. К тому же, ему недостает просто элементарных знаний для того, чтобы не влопываться по пустякам. Видишь ли, это просто вырождающийся тип старого американского репортера. Даже в Америке — наиболее отсталой теперь стране — уже переводится этот тип. Не до того. А вот этот — упорствует!
Пассажиры замолчали и в ожидании ужина смотрели за борт парохода. Непомерно расширенный у устья Днепр суживался теперь все больше и больше. Берега его были одеты гранитом, защищавшим прибрежные селения от разливов реки, а реку — от вползания в нее песчаного берега. Пароход приближался к Херсону. В сумерках берега становились синими. Деревья на них темнели черными вышками — и то там, то здесь в невидимых с парохода домиках вспыхивали огоньки.
— Завтра мы увидим знаменитое Запорожье и Днепровскую гидроцентраль, — сказал Ларский, обращаясь к жене. — Свет, который горит в тех домах на берегу, дан днепровской энергией. Право, невозможно представить себе что-либо величественнее этого сооружения, созданного почти семьдесят лет назад! Завтра мы осмотрим его!
Вечером, когда стемнело, навстречу пароходу, поднимавшемуся вверх по Днепру, потянулись огни, которыми заблестел весь берег слева. Над рекой повисли ярко освещенные мосты, по которым ежеминутно пробегали взад и вперед длинные составы поездов. И пароход пристал к первой пристани по Днепру — Херсону.
Виддуп отказался от предложения Ларского сойти на берег и поездить по городу во время стоянки парохода.
— Оставьте меня, — глухо произнес он.
Его оставили в покое, и он был единственным пассажиром, который не воспользовался случаем поразмять ноги на берегу после утомительного и длинного морского перехода.
Он прошел в читальный зал, приблизился к небольшому экрану, нажал кнопку, повернул какой-то рычаг и сел напротив.
Экран передавал ему о последних событиях. Американец нетерпеливо топал ногой, пока перед его глазами проходили картины каких-то плантаций, затем бури на море, каких-то автомобильных гонок и впился в экран лишь тогда, когда он стал передавать о последних событиях в стране, из которой ехал Виддуп.
Да, вот где были сенсации! Вот где они валялись на каждом шагу, и стоило только нагнуться, чтобы поднять их! Убийство американского президента. Неслыханная забастовка на всех заводах, основанных еще сотню лет назад самим Генри Фордом! Мексика во главе революционного объединения всего Нового Света!
А Виддуп, Виддуп… Конечно, его нет там! Всегда, всегда он не там, где должен быть!
— Как не везет, как каторжно не везет! — шептал незадачливый репортер, в отчаянии хватаясь за голову.
Днепр от Херсона до самого Запорожья был весь как бы в гранитном панцыре, сдавленный, обузданный человеческой волей. Утром, когда инженер Ларский поднялся на палубу, чтобы впервые при дневном свете рассмотреть днепровскую панораму, по берегам потянулись огромные стеклянные корпуса запорожских алюминиевых заводов. Молодой инженер очень хорошо знал, что только создание источника дешевой энергии Днепростроя позволило построить в первой социалистической республике алюминевые заводы таких масштабов. Ведь алюминий потребляет бесконечно много топлива и энергии.
Справа и слева, точно непосредственно вырастая из берега, виднелись новые города, из которых ни одному не могло быть больше семи или восьми десятков лет, ибо всех их вызвало к жизни то прославленное и мощное сооружение, к которому все ближе и ближе подходил пароход «Эпоха», заканчивая свой долгий маршрут из Нью-Йорка в Киев.
Утро вставало розовое, легкое. Солнце наполняло реку ярким сиянием, отчего казалось, что в ней плавают золотые прозрачные круги. Пассажиры высыпали на верхнюю палубу. Они почти не отходили от перил, обмениваясь впечатлениями.
Мало кто из них ехал в деловую поездку. Большинство пользовалось этим рейсом, как средством отдыха. И Виддуп был почти единственным человеком, который, вовсе не преследуя цели отдыха, решился ехать в далекую УССР морем и по Днепру, вместо того, чтобы воспользоваться комфортабельной кабинкой пассажирского аэроплана.
Утром он был на палубе, как и все, и с тщетной надеждой смотрел на расстилавшиеся перед его взором берега, которые дышали мирным трудом и спокойной жизнью и не сулили неудачливому репортеру пищи для необыкновенных сенсаций.
Во время завтрака, сидя за табльдотом, Виддуп неожиданно затеял разговор на тему, которая, очевидно, мучила его в последний момент. Потеряв последние надежды на сенсации в области, так сказать, «пространства», он неожиданно стал возлагать их на время.
Отпив несколько глотков кофе, он неожиданно обратился к пожилому соседу, спокойному немцу, севшему на пароход лишь в Одессе.
— Не правда ли, как странно, — сказал он, — невозможно подумать без волнения: еще год, другой — и от двадцатого века не останется и следа!
Немец с удивлением взглянул на него, неопределенно промычал что-то в ответ и недоуменно пожал плечами.
Виддуп смутился. Оставив в покое немца, он обратился к Ларскому:
— Смотрите!
Он вытащил из кармана блокнот, карандаш, вырвал листик бумаги и взволнованно начертил на нем:
— 2001 год!
И с торжествующей улыбкой поднял листик с цифрой над столом.
— Ну и что же? — спросил его Ларский.
— Как что?! — воскликнул американец. — Неужели вас не волнует эта календарная цифра? Ведь это случается только однажды в сто лет! У меня вот такое чувство, что непременно что-то должно случиться, когда меняется век. Подумайте! Сейчас 1999 год. Еще несколько месяцев — и мы уже будем говорить: в прошлом двадцатом веке!
И он обвел торжествующим взглядом сидевших за столом пассажиров, из которых одни с удивлением, другие с улыбкой поглядывали на него.
Увы, он и тут не был понят! Эффект, который он собирался произвести неожиданным напоминанием о конце двадцатого века, не удался, и Виддуп смущенно и молчаливо принялся допивать свой кофе.
Прежде чем завтрак был окончен, сверху раздался чей-то возглас:
— Хортица!
Любопытные поднялись наверх.
Хортица — в самом деле наиболее любо[пыт]тное место из всего, чем богат Днепр.
— О, — воскликнула жена инженера Ларского, — ведь это тот самый остров, который когда-то описывал Гоголь!
— Еще бы, еще бы! Помните Тараса Бульбу?
— Да, но что осталось от прошлого?
Растянувшийся киллометров на пятнадцать в длину, по форме напоминающий гигантскую горбатую рыбу, остров разделял Днепр на два русла. Несколько десятков лет назад только одно из них было судоходно. Некогда зеленый тихий остров, бывший много веков назад Запорожской Сечью — центром казачества Запорожья, ничем, ничем не напоминал о прошлом.
Перед глазами пассажиров поднимался гигантский город, окруженный со всех сторон глубокой рекой. В просторный порт входили океанские пароходы, из которых одни поднимались вверх, другие спускались вниз по течению, отправляясь в путь, только что пройденный пароходом «Эпоха».