Оазис, включавший около тысячи жителей, имел не более десятка огороженных невидных домов. В каждой крепости жила семья из нескольких поколений. Каждая крепость имела свою воду, продукты и топливо. Женщины изготовляли ткани и ковры. Они же собирали фрукты в рощах, которые разделяли крепостные стены и сплошь покрывали все пространство оазиса.
Разрозненные человеческие голоса в сумеречных рощах глохли в пыльной чаще, и глинобитные молчаливые крепости казались необитаемыми.
На закате солнца, когда красные лучи освещали только пыльные верхушки деревьев и верхние края стен, — внизу в сумраке рощ начиналось оживление. Разгороженные крепости-дома вели большую торговлю. В этот час узбеки, населявшие оазис, разъезжались с базара по домам.
Дарган-Ата («Отец Лоцманов») вполне оправдывал свое название. Каждый раз проходящий пароход брал провожатого, так как фарватер Дарьи за две недели совершенно менялся. Жители знали жизнь реки, и чуть не каждый из них мог безопасно провести судно среди перемещающихся отмелей. Провожая пароход, они всегда заказывали товары. Рядом с базарной пристанью вереницей стояли навесы. Здесь был базар. Узбеки торговали с кочевниками-иомудами. Большинство товаров хранилось дома. Под навес привозили только то, что могли продать за день.
Теперь, на закате солнца рощи были наполнены скрипом арб, говором толпы и окриками погонщиков. Купцы в полосатых шелковых халатах разъезжались по домам после базарного дня. Облака пыли, невидные в сумерках, поднимались высоко над деревьями и клубились в последних, угасающих лучах солнца. Скрипели огромные крепостные ворота, впуская своих обитателей.
С наступлением прохлады внутри крепостей началась жизнь. Стук топора, вечерняя песня, рев домашних животных, говор людей доносились от одного дома к другому вместе с вкусным запахом вечернего плова.
С полей, окружающих оазис, возвращались запоздалые работники. Это были младшие члены семьи. Они работали на полях, в то время как старики торговали. Черные от загара, молодые и сильные— они шли толпами. Босые, в одном белье, нередко в одних бумажных штанах, засученных по колено, и с тяжелыми заступами на плечах. У каждого за ухом торчал красный или желтый цветок. Когда им открывали ворота, костры на мгновенье освещали опрятное белоснежное белье и яркие расшитые тюбетейки на головах, похожие на ночные цветы.
На угловых башнях появились люди, которые осматривали стены и перекликались друг с другом. Но в голосах караульщиков слышалась тоскливая робость. Воинственные узбеки, несколько столетий назад захватившие эти края, давно выродились в кротких, миролюбивых земледельцев.
Теперешние узбеки имели ласковые, чуть-чуть печальные глаза, слегка влажные, как у женщин, прямой, правильный нос и тонкие, изящные пальцы с миндалевидными ногтями. Кроме того, они обладали медленными, спокойными движениями и огромной коммерческой сметкой.
Побежденные иомуды остались полудикими кочевниками.
Хищные, проворные и отважные — они при каждой возможности нападали на оазисы. Никто даже приблизительно не знал их численности.
Последние дни стали ходить грозные слухи. Иомуды целыми отрядами стекались к оазисам, и потому голоса ночных сторожей звучали тихо и неуверенно.
Седой, как лунь, благообразный Джунаид-хан решил повернуть назад колесо истории и изменить дело многих веков. Он объединил иомудов и повел борьбу за плодородные земли. Прежде всего он захватил все дороги.
С древних времен у разрушенных крепостей остались колодцы. Мимо них проходили торговые пути. Джунаид-хан выставил возле колодцев вооруженных пастухов и стал собирать подати с узбекских караванов. Если к колодцу приближался отряд красноармейцев, то иомуды садились на коней и мгновенно исчезали за первой дюной. Каждый караван, подходивший к колодцу, встречали выстрелами в воздух.
За водопой верблюдов и несколько мехов соленой воды купцы отдавали целые тюки шелка, ящики чая, свертки ковров и мешки сушеных фруктов. Если же они сопротивлялись, то иомуды отгоняли верблюдов от водопоя. Двинувшись вперед, караван терял половину верблюдов.
Через два года Джунаид-хан имел вооруженную свиту из нескольких десятков пастухов. Но старый разбойник никому не доверял. Во время намаза, когда хан снимал оружие, весь конвой становился полукругом спиной к нему. Всякий, кто повернулся бы лицом к спине безоружного хана, был бы повинен смерти.
Крайне воздержанный в пище, Джунаид-хан быстро стал «святым» в глазах пастухов, хотя жестокость его не имела границ.
Захваченных мирных жителей целыми толпами приводили к его юрте, и Джунаид ровным, тихим голосом обычно отдавал приказание перебить всех. Палачи бросались на безоружных людей, а хан важно непокойно шел совершать намаз.
Последние годы он посылал целые караваны контрабанды в Персию. Осенью 1918 года он почувствовал себя достаточно сильным. Как всегда, по ночам вокруг его юрты горели костры. Неподвижно стояли вооруженные иомуды и охраняли хана. Какие-то люди приезжали на взмыленных конях и выкрики-кивали издали условные слова. Из юрты им отвечал истомленный бессонницей голос хана, и стража пропускала их в юрту.
Через несколько дней Джунаид-хан, окруженный телохранителями, двинулся к Хиве. Дважды в день из-за дюн выезжали навстречу ему многочисленные отряды иомудов. Всадники молча склонялись к гривам коней при виде «святого» и так же молча следовали за ним. Когда хан приблизился к Хиве, он показал рукою на город и бесстрастным, спокойным голосом проговорил:
— Резать всех.
Три дня горела Хива, и на всех улицах шел кровопролитный бой. Потом явилась кавалерия Буденного. Целую неделю с боем уходил старый хан к границе. Больше половины людей потерял он, пока пробился в Персию.
Прошло шесть лет. Узбеки решили, что с Джунаид-ханом покончено. О нем рассказывали легенды и пели песни. Но летом оазисы, расположенные по Дарье, охватила паника. Все говорили о том, что хан скоро возвратится из Персии. Жители чинили крепостные стены, оставшиеся от прадедов, вооружались и выставляли усиленные караулы по ночам.
Могущественному Джунаид-хану, на случай его вторжения, противопоставлялся один эскадрон и стирая медная клиновая пушка. Эскадрон должен был охранять все оазисы по Дарье и целую полосу каракумских песков в двести километров длиной.
Когда пушку ввезли в оазис Джаланач, она вызвала сенсацию. Толпы жителей торопливо шли в густой пыли, которую подымали колеса пушки. Узбеки с изумлением трогали руками раскаленную на солнце медь и качали головами. Четыре желтых верблюда важно выступали, влача за собой орудие. Эскадрон рысью прошел вперед и расположился за крепостной стеной самого большого дома. Через полчаса у ворот крепости орудие встретил командир эскадрона.
Это был невысокого роста худощавый человек. Казалось, он насквозь был прожжен солнцем и пропылен песками Каракума. У него был прямой длинный нос, похожий на клюв. В зеленоватых глазах прыгали продолговатые кошачьи зрачки. Когда он смеялся, все его красное, обожженное лицо собиралось в складки, а нос еще больше выставлялся вперед. На затылке, ниже выцветшей фуражки, короткие волосы торчали кверху, как диковинные перья. Когда он оглядывался через плечо или смотрел в сторону, то слегка нагибал голову вбок. В такие минуты он чрезвычайно был похож на птицу, и потому получил прозвище — Ворон.
Он проделал несколько походов против Джунаид-хана и теперь с ласковой насмешкой глядел на пушку, которую ему навязали. Мысленно он видел целую вереницу верблюдов, которая тащила ее по песку. Он улыбнулся и подумал, что дорого бы дал, лишь бы пушка оказалась у хана. Быстрый, как вихрь, отряд хана пополз бы со скоростью украинских волов.