— Что это ты чудное затеваешь?
— Мое дело, — отвечал хитрый Серьга. Он уже набил две четвертных бутыли горохом, теперь набивал третью.
— Ну-ка, поди достань виноградный спирт.
Жена Серьги заворчала:
— Еще выдумал! На всякую дрянь переводить спирт. На виноградном-то я намереваюсь настоять к празднику жердели[59]).
— Ничего, настоишь и на хлебной. Мне спирт до крайности нужен. Крепость большая в нем.
— А для какой, все-таки, надобности тебе спирт?
— Говорю — мое дело!
Покачивая головой, пошла жена Василия за бочонком спирта.
Через три дня Серьга выкатил из четверти несколько горошин. Раскусил их, скривился и сказал:
— В самый раз будет…
IV.
Солнце склонялось к закату. Василий плыл на своей плоскодонке. В плоскодонке лежала груда чувалов[60]).
Долго греб Василий. Оставил весла, когда плоскодонка ткнулась носом в берег острова. Серьга выгрузил чувалы, осторожно перекинул через плечо веревку, на конце которой были завязаны четверти о горохом, и, обремененный ношей, по зыбучему берегу зашагал.
Рассуждал сам с собой Василий:
— Не ранее утра дорвутся гуси до моей закуски: сытые они с хлебов прилетят. Эх, горюшко, — костер ночью распалить нельзя: гусей напугаешь. Ну, ладно, укроюсь чувалами, небось не сдохну.
Близ берега, на черноземной плешине, утоптанной птицами, раскидал Василий горох. Одну четверть высыпал, две про запас оставил. Угасала вечерняя заря, на зареве заката четко печатались птичьи треугольники, разноголосно стонал лиман. Василий, смастеривший камышовый шалаш, приспосабливал из чувалов постель.
Тяжело махая крыльями, проплыла над шалашам цапля. Зоркая птица увидела горох на черноземной плешине, снизилась, клюнула. Забеспокоился Серьга:
— Прогнать надо эту чортову дуру. Она немало гороха сожрет.
Уже собрался Василий пугнуть цаплю, вдруг хитрого казака осенила мысль:
«Зачем ее гнать: пускай наклюется.
Поглядим, будет ли она вытворять чудеса…»
Только четыре горошины проглотила цапля, — и заплясала, веселая.
— Действует, — радостно подумал Василий. — Ну, попляши, милая, я на тебя позабавлюсь!
Гуси запоздали. Луна уже глядела светлой, оловянной сковородкой, когда грузные гуменники[61]), серые гуси[62]) и казарки[63]) зашлепали по воде с характерным гусиным разговором.
— Обмываются, сейчас на берег вылезут, — ждал Серьга, — Может, и ночью маленько поклюют…
Луна взлезла высоко. Из шалаша хорошо видно было, как выбрались гуси из воды, как спрятали они головы под крылья. Только один остался настороже, вытянув шею.
— Так и знал! Не ранее утра закусывать будут, — досадливо шепнул Василий.
Но в этот момент гусь-часовой протянул шею к земле и зачмокал клювом. Скоро тишину ночи прорезал веселый гогот.
Через несколько минут Серьга был зрителем редкостного представления.
Приземистые птицы танцовали на коротких, перепончатых лапах. Гуси бросались в драку, стремительно нападали друг на друга, но, споткнувшись в боевой схватке, нежно обнимались, волоча по земле крылья. Некоторые пробовали взлететь, нелепо кувыркались в воздухе, — и падали, словно подстреленные.
Пронзительный гусиный оркестр переполошил обитателей острова. Забухала выпь[64]), прилетела на место птичьего болота болотная сова: она кинулась на мертвецки пьяную казарку.
Серьга выскочил из шалаша с чувалами:
— Вишь ты, какая охотница чужую добычу отбивать!
Появление человека ничуть не встревожило охмелевших гусей. Они масляно поглядывали на Серьгу, который неутомимо совал их в чувалы. До зари проканителился Василий с пьяницами. Заснувшую, укачанную пляской цаплю, он не взял.
Охмелевших гусей Серьга неутомимо совал в чувалы. До зари проканителился он с пьяницами…
— На кой бес мне она! — сказал Серьга. — Еще глаза повыклюет гусям, спьяну, в чувалах…
Малиновой зорькой плыл Василий до дому. Разговаривал он со своими пленниками:
— Приуныли теперь, гулены, а какие веселые вы были ночью. Помните, как притаптывали, али забыли? Понимаю — опохмелиться вам надо…
И Серьга поднес горсть гороха гусиной голове, высунувшейся из чувала. Унылый гусь «опохмелился» и загоготал в мешке.
— Вишь ты, и птичье нутро с похмелья горит! — определил Василий.
* * *
На базаре шумного кубанского города появился необыкновенный товар — живые дикие гуси.
— Желаете — башку им долой, желаете— к празднику раскормите, желаете — содержите для любопытства! — говорил покупателям Серьга.
Гусей покупали бойко. Два гуменника и четыре серых пошли почти по утроенной цене. Эти гуси были куплены для местного зверинца.
По дороге в Гривенекую, колыхаясь в можаре[65]), широко улыбался Серьга.
— Эх, и погрохочу я на наших хуторских, — рассуждал сам с собою Василий. — Ишь ты, не ожидали они, чтобы Серьга перехитрил гуся!..
Иллюстрированный ежемесячник «30 дней» вступил во второе полугодие подписного года и стоит на пороге 4 года своего существования. Сохраняя и улучшая внешние достоинства журнала, редакция и в новом подписном году расширит постоянные отделы журнала и особое внимание обратит на характер литературных приложений, вызвавших несомненный интерес со стороны подписчиков журнала.
Как самый журнал, так и его приложения являются ценными и необходимыми изданиями для каждой семьи и библиотеки.
Московская конференция подписчиков журнала «30 дней» и живые читательские голоса, полученные путем произведенной анкеты, показывают, что журнал «30 дней» нашел своего читателя и стал необходимым спутником его досуга.
Еще более тесное приближение к читательским интересам — вот основная задача редакции журнала «30 дней», тираж которого в 1927 г., по сравнению с предыдущим годом, увеличился втрое.
Об успехе журнала «30 дней» свидетельствует не только рост тиража, но и отзывы печати. Газета «Правда» отмечала: «30 дней»— литературно-художественный ежемесячник, ведущийся чрезвычайно живо и интересно.
С особенной похвалой «Правда» отозвалась о технической стороне выпуска журнала.
Ряд столичных и провинциальных газет приветствовали качественные достижения «30 дней», подчеркивая при этом, что в журнале принимают участие лучшие советские писатели, общественные деятели и известные художники.
Почти исчерпывающую характеристику журнала «30 дней» дал в своем докладе на московской конференции читателей Мих. Кольцов:
«Журнал этот хороший, все время поднимающийся в гору, в смысле улучшения своего качества. «30 дней» — это единственный по своему типу журнал в СССР: с одной стороны — это ежемесячник, с другой стороны — это журнал, который содержит в себе материал еженедельника. В последнее время журнал, несомненно, нашел себя. В этом журнале удачно сочетается высоко-художественный материал с самой внешностью журнала. Материал выполняется так, что нельзя пропустить при чтении ни одной строки».
«30 дней» дает в 1927 году своим подписчикам, в качестве бесплатного приложения, известный роман Гладкова «Цемент», сборник лучших рассказов Зощенко, 4 №№ женского журнала «Четыре сезона», 24 книжки лучших русских и иностранных писателей-юмористов, и т. д.
Опираясь на отзывы своих читателей, журнал «30 дней», продолжая развивать и улучшать текстовую и иллюстрационную часть, попрежнему будет держать курс на массового советского читателя и пополнит его библиотеку рядом новых литературных приложений, списки которых будут своевременно опубликованы.