III. В буддийском монастыре.
Если подняться на галлерею самой высокой башни Кионга[29]) в Тленгу-Мьо[30]), той башни, на крыше которой сцепились в ожесточенной схватке уродливые одноглазые пятиногие чудовища, и повернуться лицом на запад, то панорама, которая предстанет перед глазами зрителя, будет одной из красивейших в Бирме.
От самой башни вниз к реке спускается роскошный монастырский фруктовый сад. Зеленые, желтые, ярко-красные плоды живописными пятнами просвечивают сквозь густую зелень листвы и наполняют воздух легким, приятным ароматом. Аккуратно расчищенные дорожки, посыпанные песком, петлями вьются между деревьями, и то появляются, то исчезают. За высоким каменным забором, охраняющим покой погруженных в «самосозерцание» молчаливых последователей Будды, украшенным теми же странными чудовищами, что и конек башни, — плавно и широко течет величественная река Иравади.
Густые леса обрамляют ее. Кажется, что деревья, глядя в чистые воды Иравади, толкают друг друга, отпихивают, и передние, под напором задних, вот-вот совсем упадут в воду.
По берегу рассыпалось селение. Хижины стоят на отдельных расчищенных лужайках, далеко друг от друга. Все они на сваях, и построены они из бамбука и покрыты пальмовыми листьями. На реке неподвижно застыли несколько рыбацких лодок. Вода настолько спокойна, что даже отсюда, сверху, видно, как в ней переливаются отражения лодок.
За селением опять лес. Он поднимается все выше, становится все синей, окутывается дымкой и, совсем на горизонте, вид замыкают внушительные Араканские горы.
Легкий ветерок несет с гор прохладу, и в то время, как внизу, на реке, стоит удушливый зной, здесь, на галлерее монастыря, дышится легко и свободно. Нет здесь и докучливых насекомых, и поэтому младший ученик, послушник П’га-Т’гена-Байнга, посланный на башню, был очень доволен своей миссией.
Он уселся на перила галлереи и, закинув голову, прислонился к колонне. Потом, прислушавшись и оглянувшись, опасливо вынул из широких складок монашеской рясы трубку, набил ее табаком и, стараясь не шуршать спичками, закурил. Он знал, что, если бы братья монахи поймали его за этим занятием, он был бы жестоко наказан.
Так он просидел неподвижно около часу, лениво поглядывая на воды реки. Но вот из-за поворота реки медленно показался большой плот. Послушник торопливо спрятал в карман рясы трубку, спички, отряхнул руки и быстро побежал по крутой лестнице вниз. Проходя длинным коридором, уставленным по обе стороны сонными фигурами Будды, он скорчил гримасу и показал язык самому жирному и самому сонному Будде.
В полутемную комнату настоятеля послушник вошел степенно, со скорбным выражением лица, бесшумно ступая мягкими туфлями.
— Учитель! — смиренно обратился он, поклонившись, к толстому, заплывшему человеку, сидевшему на подушках посреди комнаты, и, торжественно священнодействуя, вкушавшему персик.
— Учитель! По божественным водам Иравади спускается плот. Что прикажешь?
Учитель ответил не сразу. Он отложил персик, вытер руки атласным полотенцем, лежавшим у него на коленях, и что-то пошептал, с сухим стуком перебирая четки.
— Друг, — сказал он, наконец, слабым голосом умирающего, — пойди к нашему высокому гостю, благочестивому купцу, удостоившему нас своим посещением, и доложи ему. Если будет его воля покинуть нас, наполни самый большой его кувшин лучшим вином и проводи. Ступай!
Послушник поклонился.
— Подожди, друг, — снова застонал учитель, — спусти вторые цыновки: сегодня невыносимое солнце…
Осторожно ступая между подушками, послушник закрыл шторы. В комнате стало совсем темно. Уходя, он случайно рукавом задел Будду, стоявшего на тумбочке у двери. Фигурка покачнулась и чуть слышно стукнула по подставке…
— Ты будешь молиться подряд две ночи за оскорбление всепрекрасного! — раздался в темноте голос учителя, и на этот раз совсем не слабый, а, наоборот, очень твердый и строгий…
IV. Впятером на плоту.
Купец Фа был в монастыре проездом из Тьен-Ни (маленький городок на севере Бирмы) в Рангун. Когда-то Фа сделал большой денежный подарок монастырю за то, что тот помог ему приобрести прекрасную плантацию в здешних местах. Монахи, во главе с настоятелем монастыря, надеялись, что и в будущем Фа не обделит их своими милостями, и поэтому приняли его очень радушно. Купец Фа отдыхал в монастыре вот уже четвертый день.
Молодой послушник нашел его сидящим в саду на скамейке.
Одежда Фа представляла причудливую смесь туземного с европейским: на длинную белую рубаху с широким воротом был надет незастегнутый сюртук; брюки его были завернуты выше колен, открывая жирные волосатые ноги, а на голове высился огромный цилиндр, украшенный сбоку причудливым цветком.
Фа сидел неподвижно, разглядывая свои мясистые пальцы, сплошь покрытые широкими золотыми кольцами, и глубокомысленно беседовал с маленьким горбатым монахом.
— Задержи плот, я поеду на нем, — промолвил он, выслушав донесение послушника.
Голос у купца был неприятный, скрипучий.
Послушник медленно удалился, но, повернув на другую дорожку, вдруг подобрал рясу и, взметнув ногами, вприпрыжку побежал вниз. Он с необыкновенной ловкостью перепрыгнул через калитку и, кубарем скатившись с обрыва к реке, громко позвал плот, который уже поравнялся с монастырем.
Узнав, в чем дело, Нэ и Ю (это были они) поспешили причалить к берегу. Привязав плот к дереву, они присели на корточки и принялись ждать.
Купец не торопился. Он велел собрать свои вещи, в длинной и высокопарной речи поблагодарил «святого» учителя и всех монахов монастыря за гостеприимство, плотно закусил и только тогда спустился к реке, сопровождаемый двумя солдатами, изображавшими из себя также и носильщиков, и группой монахов, наперебой желавших ему счастливого пути.
Легкомысленный послушник наполнил было вином кувшин — не купца, а свой. Заметив ошибку, он побежал назад исправить ее… но на плот больше не вернулся.
Плотовщики встретили купца с низко склоненными головами. Только когда заскрипел приказывающий голос господина, Нэ, выкатив белки, искоса быстро взглянул на него, но сейчас же опять склонил голову.
Своими увесистыми чемоданами купец занял всю середину плота. Солдаты постлали на бревна мягкий ковер, наложили груду подушек и укрепили над ней большой белый зонтик от солнца. Купец, с легким оханием, разлегся на подушках и сейчас же задремал.
Солдаты обругали плотовщиков «косыми дьяволами», вынули замусоленную колоду карт и, усевшись на плоту, подальше от пассажира, стали дуться в карты.
Увесистыми чемоданами купец занял всю середину плота. Солдаты постлали на бревна мягкий ковер, наложили груду подушек и укрепили большой зонтик, а сами сели подальше от пассажира и стали играть в карты…
Плот, оттолкнутый услужливыми монахами, скользнул на реку, течение его подхватило и повлекло вниз. Плотовщики, управляя веслами, брезгливо косились на жирную фигуру спавшего купца и на солдат, прерывавших игру хриплыми восклицаниями и частым пригубливанием из объемистой бутылочки, находившейся у одного и? них за пазухой.
Солдаты эти были камбоджцы[31]). Приобщившись к европейской «культуре», они нагло держали себя с туземцами, но перед самым последним французским чиновником из метрополии гнули спины. Одежда их была подстать одежде их господина: облезлые пробковые шлемы, грязные белые рубахи, такие же штаны и тяжелые солдатские башмаки с незавязанными шнурками. За спиной у каждого болтался маленький карабин и сумка с патронами.
Выведя плот на фарватер реки, плотовщики легли рядом на бревна у кормового весла. По всему было видно, что Ю пассажирами не особенно доволен. Лежа, он думал, что присутствие на плоту этих людей сулит мало хорошего. Еще неизвестно, какие причуды найдут на жирного купца — и, чего доброго, он заставит плотовщиков не только служить ему, но и останавливать плот там, где ему заблагорассудится, и тогда они опоздают в Рангун и не получат своего заработка.