Гусарский секунд-ротмистр, тучный и мешковатый, по-детски веснушчатый, с длинными гусарскими локонами, болтавшимися у висков, развалился в кресле против самого зева печки. Спиной к ней и лицом к секунд-ротмистру, на мягком бесспинном табурете поместился Шемберг. В тени, недалеко от управителя, опершись на кочергу, стоял Агапыч.
Секунд-ротмистр расстегнул венгерку: ему тяжело после сытного управительского ужина, сдобренного заморскими винами, редкими в уральской глуши. Он изредка поеживается, смакуя тепло печки, и водит по стенам зала осоловевшими глазами.
Неслышной тенью, по своему обычаю всегда красться тайком, скользнул к столу Агапыч и большими железными съемцами снял со свечей нагар. Ярче заблестела позолота портретных рам.
— А это чьи же портреты навешаны? — спросил вяло ротмистр.
— Их сиятельства, графа, благодетеля нашего, — предупредительно ответил Агапыч. — Предков и прапредков ихних.
— А часто здесь сам граф бывает? — полюбопытствовал ротмистр.
— Да как вам, ваше благородие, сказать? Вот мне пятьдесят с лишним годов, родился и вырос здесь я и никуда дале Косотурского завода[29]) не отлучался, а их сиятельство на моей памяти здесь всего один раз быть изволили. Да не теперешний, Иван Захарович, а еще родитель ихний покойный, егерей-мастер[30]) Захар Ляксандрыч — граф. Было это годов двенадцать назад, — Агапыч опасливо оглянулся по сторонам и понизил голос до шопота, — как раз об тот год, когда до нас весть дошла, что государь Петр Федорович волею божию скончался. Панихиду мы тогда всенародную по ему отслужили. Да-а! А теперь вот, через двенадцать годов, изверг рода человеческого дерзостью своей себя именем усопшего государя нарек. Что-то будет, господи! — перекрестился шихтмейстер.
— Не часто же ваш граф свои заводы посещает! — улыбнулся ротмистр.
— А нужа[31]) ему в том какая? — откликнулся опять из полумрака Агапыч. — На то управители поставлены, чтобы за графа доглядывать. Он и тогда-то не своей волей приехал. Покойный государь, вишь ты, на его опалился, ну, и сослал сюды на завод. А как граф узнал, что Петр-то Федорович помер, всего один день у нас погостевал, сейчас же опять тройку — и обратно в Питер. Человек в силе да в богатстве, чего ему здесь в глуши-то нашей горной?
— Вот поди ж ты! — оживился ротмистр. — За пятьдесят лет на один день заглянул, а портреты предков поразвесил. Ох, уж эти наши графы да князья! Спеси больно много!..
Управитель рассмеялся сдобно:
— Што я фижу? Господин секунд-ротмистр вольнодумный филозоф, фольтерьянец[32])!
— Где уж нам! — отмахнулся ротмистр. — Не до вольтерьянства, государь мой. Смотришь, как бы абшид[33]) не получить, до пенсии бы дослужиться. Дотяну вот как-нибудь до бригадира[34]), и сам уйду.
— Што так скоро? Пример? — удивился Шемберг.
— А ну их к лешему! Загонят в такую вот дыру, вроде нашей фортеции. Кроме солдат, людей не видишь. А тут еще, что ни год, бунты. Не на бранном поле, не в бою с честным врагом голову сложишь, а зарежут тебя, как барана, башкиры иль киргизы скуломордые. Опасная у нас на линии служба, покою совсем нет. Да ведь сами помнить изволите, ежели давно в здешних краях, Батыршу[35]) усмирили, Салаватка Юлаев[36]) забунтовал, а за ним, вот извольте, Пугачев Емелька объявился. Ну, этот-то наш, русский, а потому мысль имею — труднее с ним справиться будет.
Агапыч воинственно взмахнул кочергой:
— Я бы оных мятежников и воров, на страх другим, смерти нещадно предавал бы и даже жилища их разорял бы до основания!
— Ишь ты, сударь, какой кровожаждущий, прямо паша трехбунчужный[37]), да и только! — засмеялся ротмистр.
— А какофо мнение фаше, господин секунд-ротмистр, — начал осторожно Шемберг, — опасен ли мятеж сей и серьезного потрясения империи не вызовет ли он? Пример?
Шаря по столу трубку, ротмистр ответил:
— Думаю, что времена Разина не повторятся, но все же нашему краю опасность грозит немалая. Приготовиться ко всему надо.
— А зашем он к нам в горы полезет? Пример? — удивился Шемберг.
32
«Вольтерьянцами» (вольнодумами) называли последователей свободолюбивого французского писателя Вольтера (XVIII в.).
35
Батырша возглавлял в 1754 г. последнее самостоятельно организованное восстание башкир против русского царизма. А в дальнейшем башкиры, да и все вообще народы Урала, примыкали уже к общекрестьянским движениям, в том числе и к пугачевскому.
36
Салават Юлаев — башкир, «свирепый» (по выражению Пушкина), один из самых деятельных помощников Пугачева. Он поднял восстание еще в 1771 году и, разрушив ряд крепостей по Оренбургской линии, облегчил Пугачеву дело захвата Яицких степей.
37
Бунчук был одним из знаков достоинства украинских гетманов. В Турции он служил принадлежностью военачальников-пашей, из которых старшие имели около себя по три бунчука и назывались трехбунчужными.