— Мы угостим хорошей ягодой русских!.. В Хабаровске сейчас много красных солдат, там все красные начальники… — дополнил Сы-Ян.
— Я вижу, вы оба очень умные, — улыбнулся Окой, — теперь, я думаю, мне у вас больше нечего делать. Все это вы хорошо, проделаете одни, а мне надо поторопиться на остров и передать об этом нашей конторе. Я уверен, там будут довольны. На всякий случай не забудьте оборвать провод на Хабаровск. Это — необходимо!
— Хорошо, хорошо! — закивал головой Цай-Дунь. — Мы теперь все устроим. О, это тонко придумано: заставить прокаженных больными руками, с язвами и гноем, собрать клюкву и потом этой клюквой угостить своего врага!..
Перемешиваясь с последними словами, дребезжащий смех Цай-Дуня повис в воздухе…
— Товарищи!.. Товарищи! — неожиданно пронеслось по улицам города.
Кричавший, Никита-почтарь, взмахнув каюром[7]), остановил собачью упряжку около старенького собора. Никиту знал весь город. Он славился лучшей упряжкой на Амуре, вожаком в которой была лайка по кличке «Сахалин». Таких вожаков не было даже у погибинских тунгусов — лучших амурских гонщиков.
— Товарищи! Товарищи! — еще раз раздалось, но уже в центре города, на Соборной площади.
Услышав голос любимого почтаря, со всех концов Николаевска-на-Амуре — из больших свежесрубленных изб нагорной части и маленьких рыбачьих хибарок прибрежных улиц — потекли к Соборной все, от мала до велика.
— Что случилось? — обступили Никиту суровые сибирские рыбаки и охотники. — Аль опять пакость кака? Уж не появились ли где анархисты?
— Нет, не то, много хуже, — озадачил всех Никита. — Вчера я проезжал мимо Погиби, и тунгусы мне рассказывали, что два дня назад китайцы скупили от прокаженных всю клюкву, собранную на болоте, которое принадлежит прокаженным. И эту клюкву китайцы повезли в Хабаровск на продажу…
— Это собранную-то болячими? — воскликнул Федор, его старый приятель, такой же гонщик-почтарь, как и он.
— Да. Теперь и пойми, зачем я так гнал свою упряжку. Надо сейчас же сообщить в Хабаровск. Бегите на телеграф! Ведь этой клюквой они могут заразить всех жителей дальне-восточного центра. Сейчас в Хабаровске штабы всех советских войск. Там для нас ладится дело. Если пропадут они, то за ними пропадем и мы. Скорее на телеграф! Вот зачем я гнал!
— Провода порваны! — вдруг резко остановил их худой старик в куртке с медными пуговицами бывшего почтово-телеграфного ведомства. — Мы три дня не можем найти порыв, — пояснил он.
— Дела плохи… — покачал головой Федот.
— Да стойте, товарищи! — вдруг раздался из толпы голос. — Что вы, ослепли, что ли? Что нам беспокоиться! Гляди на Амур, смотри, как он вздулся. Им не добраться и до Троицка[8]) — лед тронется.
— Нет, это не поможет делу, — тихо произнес Никита. — Лед тронется — они переждут на берегу, а там у них шаланды[9]) везде шныряют. Довезут водой.
— Ты, пожалуй, прав, Никита, — согласился Федот. — Если такое дело, то надо снаряжать погоню и опередить их. Может, от Троицка до Хабаровска провода еще не порваны?
— В погоню! — загудела толпа.
— Да кому же ехать? — обвел присутствующих взглядом Федот. — Кого снарядить?
— Кого же, как не Никиту! Только он со своим «Сахалином» и может догнать тунгусов. Хорошо, что сегодня у него другая упряжка. «Сахалин», поди, отдыхает. Вали-ка, Никитушка, выручай людей, — предложил старик с пуговицами.
— Верно! Один только Никита и сможет! — обрадовалась толпа.
— Да побойтесь вы бога! — остановил их Федот. — Парень только что приехал, устал и не жрамши. Как ты думаешь, Никита?
— Как? — сняв шапку, почесал затылок Никита. — Раз обчество велит, притом и людей выручить надо, — придется ехать, хотя отдохнуть бы не мешало. А ну, — махнул он рукой, — пойдем, Федот, снарядим нарты, да двинемся.
— Смотри, Никита, будь осторожнее, — сказал кто-то из толпы.
— Знаю, не впервой, — успокоил Никита и, прикрикнув на собак, вместе с Федотом пошел к своей избе на берегу реки.
8
Троицк — небольшой город, расположенный на правом берегу Амура, посередине пути от Николаевска к Хабаровску.