— Доктор, я с вами до конца! — воскликнул я.
— Я так и знал, — ответил он. — Я вас выбирал не за ваши поверхностные научные знания, мой молодой друг, — улыбаясь добавил он, — а также и не за ваше интимное знакомство с крабами. Есть другие качества, которые могут быть полезны. Это — верность и мужество.
Поймав меня на кусок сахара, он отпустил меня. Ну, вот сейчас отвалит последняя береговая шлюпка. Они спрашивают, нет ли почты. Вы или не услышите обо мне снова, мой дорогой Тальбот, или получите письмо, стоящее того, чтобы его прочитать. Если ничего не услышите, можете зафрахтовать пловучий надгробный памятник и прикрепить его на якоре где-нибудь южнее Канарских островов с надписью:
«Здесь или где-либо поблизости покоится все, что оставили рыбы от моего друга.
Кируса Дж. Хедлея».
Станция № 19 «Стратфорд» застопоривает машину, и научные работы начинаются. Первым делом штурман определяет место станции в океане, а матрос определяет глубину. Затем гидрологи берут пробы воды и определяют температуру ее на различных глубинах; с откидного мостика на шканцах (см. рис.) вручную опускают белый диск Секки и по цветной шкале Форреля определяется цвет и прозрачность воды. Все данные тщательно записываются в особой анкете. В то же время на корме при помощи малой лебедки гидробиологи опускают планктонную (планктон — сумма растительных и животных организмов, не обладающих, подобно рыбам, свободой передвижения) сеть из батиста и, поднимая ее перпендикулярно, фильтруют столб воды от дна до поверхности. На рисунке виден силуэт гидробиолога, открывающего маленький кран в особом стаканчике на дне сетки и выливающего содержимое в занумерованную бутыль с формалином. На радиорубке около мачты видна метеорологическая будка.
Когда гидрологи и гидробиологи кончат свои работы, вахтенный штурман звонит по телеграфу в машину: «Малый вперед». Из трубы валит дым, и «Стратфорд» начинает медленно подвигаться.
Теперь на палубе — работа зоологов: мощная лебедка на носу корабля начинает работать, выпуская клубы пара, двадцатитонный кран поворачивается, и громадный салазочный трал Петерсена на стальном тросе уходит на дно. Винты медленно вращаются, и «Стратфорд» ползет черепашьим ходом. Боцман внимательно смотрит на циферблат динамометра (измеритель нагрузки), стрелка которого неуклонно ползет — трал набирает добычу. Лебедка опять грохочет, бесконечно долго наматывая трос на громадный барабан. Но вот вода мутится, и отягченный трал показывается у борта. Кран опять поворачивают, «мотня» (мешок трала) развязывается над особым ящиком со многими сетчатыми доньями — и глубоководная фауна и флора наполняют ящик до краев. Вахтенный матрос осторожно промывает из брансбойта содержимое ящика, а профессор Маракот с помощником раскладывают его по банкам.
И так — через каждые 6 часов…
Второй документ — неразборчивая радиограмма, которую уловили разные суда, в том числе и почтовый пароход «Арройя». Она была принята в три часа дня 3 октября 1926 года, и это доказывает, что она была отправлена всего через два дня после отплытия «Стратфорда» с Больших Канарских островов. Это подтверждается и письмом. Это приблизительно совпадает с тем временем, когда норвежское судно видело гибнущую в циклоне яхту в двухстах милях к юго-западу от порта Санта-Крус.
В ней говорилось следующее:
«Лежим на боку. Боимся, положение безнадежное. Потеряли только что Маракота, Хедлея, Сканлэна. Местоположение непонятно. Хедлей… носовой платок… конец… морской глубины… проволока… Помогите…
Это было последнее непонятное сообщение, дошедшее со злополучного судна, и конец его был такой странный, что его сочли бредом радио-телеграфиста. Тем не менее, оно, казалось, не оставляло сомнения относительно судьбы судна.
Объяснение этого случая — если это можно принять в качестве объяснения — следует искать в повествовании, помещенном в стеклянном шаре. Прежде всего я нахожу нужным расширить появившийся в печати очень краткий отчет о находке этого шара. Я беру его дословно из вахтенного журнала «Арабеллы Ноулес», направлявшейся под командой Амоса Грина, с грузом угля из Кардифа в Буэнос-Айрес.