Звякнули о стремена сабли, заскрипела кожа седел.
— Шагом ма-арш!
Шемберг забрался на своего ногайского жеребца и, пропустив вперед вьючных лошадей, чтобы в пути иметь их перед глазами, занял место в колонне.
Старик-капрал и Агапыч заперли заводские ворота. Шихтмеистер крикнул вслед отъезжающим:
— Доброго пути!
Счастливо добраться!..
Никто не ответил. Шемберг в это время смотрел на север. Зарево уже погасло. Лишь мягкие пушистые облака, плывшие над Быштымом, розовели нежно по краям от еще тлевшего внизу пожарища…
В голове каравана шел пешком Петька Толоконников в нагольном полушубке с неизменным персидским ружьем. Обойдя завод по берегу Белой, он уверенно свернул на едва заметную охотничью Уршакбашеву тропу. Здесь отряду пришлось выстроиться гуськом, две лошади рядом не прошли бы по узкой тропке. Когда поднялись на первый взлобок, Шемберг остановил жеребца и оглянулся назад. Внизу, в лощинке притаился завод, тихий, испуганный.
Тропинка врезалась в урему, частый прибрежный лес. Ветви деревьев, нагие, похожие на оленьи рога, нависали над тропой, били по лицу. Шемберг уже вытирал с гладко выбритых щек кровь от царапин. Молчал, терпел, но в тысячный раз давал себе слово не возвращаться больше в эти дикие, азиатские дебри. Поглядывал любовно на вьючные тюки: «С этим можно спокойно прожить в тихом Аахене[9]). Урал же пусть хоть в ад провалится. Он мне больше не нужен!..»
Спускались в овраги, поднимались на горы, ведя лошадей в поводу, пересекали болота. Изредка попадались небольшие озера, бездонные, страшные, с голыми берегами, как глаза с опаленными ресницами…
Белая все время играла с путниками в прятки: то заблестит серебром где-то близко-близко, то опять вильнет в горную щель. Что верста, то у ней изгиб.
Благодаря частым извилинам Белая становилась к солнцу то в боковое, то в продольное освещение. Свет и тени менялись ежесекундно. От пестряди красок у путников рябило в глазах. Скалы, теснившие Белую, через которую переползал караван, то громоздились уродливыми идолами, то обрывались к реке отвесной стеной, то раскидывались причудливыми руинами средневековых крепостей с амбразурами, бойницами и башнями.
Шемберг удивленно раскрывал глаза. Ему казалось, что он на берегах родного Рейна бродит среди развалин замков…
На противоположном берегу, на светлой поверхности скалы зачернела мрачная пасть пещеры. Обернувшись к ротмистру и указывая на нее, Толоконников сказал:
— Ермакова пещера. Старики бают, клад там его скрыт, золото и самоцветы.
— Иди ты к бесу с Ермаком! — огрызнулся ротмистр. — К печке бы поближе, чтоб дрова березовые постреливали, да пуншику бы! А здесь вот мерзни, как собачий хвост в проруби!..
…В полдень сделали небольшой привал. Наскоро закусили и двинулись дальше. Торопил всех Петька. Неясная тревога угнетала его. Он спешил переправиться на противоположный берег Белой. Только там, в Сибири уже он мог быть спокойным за свою жизнь…
«Цел ли мост под Твердышевским заводом? — эта мысль за все время пути тупо жевала его мозг. — А ежели уж разрушен — каюк! Разъярилась Белая, вброд ее сейчас не перейдешь. Жди тогда ледостава. Спешить, спешить надо!»
И он спешил… Лошади, изранившие ноги об острые скалы, уже спотыкались и, отупев от тяжелого пути, лишь прикладывали уши на удары шпорами и кнутами. А впереди, сзади, с боков, без конца, без края, словно синие грозные тучи — горы, горы и горы…
Тропинка перекидывалась с горы на гору. Внизу в логах гремели по камням ручьи, на вершинах величаво шумели вековые девственные леса: в шубе хвой седые сосны, оголенные уже дубы, липы, клены. Чаще начали пересекать дорогу звериные тропки, проложенные к Белой, к водопою. В одном месте при подъеме на гору невдалеке послышались шуршанье и треск валежника под чьей-то тяжелой лапой. Лошади, прядая ушами, испуганно захрапели…
— Сам бродит, «хозяин», — сказал кто-то из гусар, успокаивая поглаживанием коня.
Местами тропинка совсем пропадала, и тогда Толоконников руководствовался какими-то, лишь ему одному известными приметами. Караван, видимо, забрался в самые глухие дебри Урал-камня. Картины, полные сурового и мрачного величия, открывались перед путниками на каждом шагу. Вот на севере рванулся к небу мощным взлетом горный кряж Маярдак и застыл окаменевшими волнами. Видна только передняя его цепь, а остальные слились в неясную полосу. На западе другой кряж, полузатянутый синей дымкой. Отдельные его вершины повисли в воздухе между небом и землей, плавая в туманном мареве. Тишина, гнетущая, словно под сводами подвала, охватила караван. Лишь стук дятла, изредка рев «падуна» да детский плач кречета в небе будили горную тишь.