— Ой, смешной! — удивленно сказал Карбалка. — Нельзя, бачка велел. Зачем как куян[21]) умираешь? Ты как кашкыр[22]) умирай, смело! Ну же!
Карбалка схватил ротмистра за шиворот и потащил к сосне. Вырываясь, офицер кричал:
— Душегубы!.. Дьяволы!..
— Ишь ты, — рассмеялся невесело Хлопуша, — што сын дворянский, што конь ногайский, умирают — так хоть ногами дрыгают. Кончай скорей, Карбалка! — махнул рукой и пошел в сторону.
Карбалка подтащил ротмистра к сосне, накинул ему на шею петлю и, отступив на шаг, вытянул руки, готовясь толчком в спину сбросить его со скалы.
— Не надо, — сказал вдруг внезапно успокоившийся ротмистр. — Я сам…
Подошел к краю, поколебался одно мгновение, а затем осторожно, словно с верхней ступеньки лестницы на нижнюю, опустил в пропасть ногу. Потерял равновесие, сполз со скалы и повис над стремниной…
— А-а-а! — заверещал по-заячьи, не владея собой, захлеснутый темным ужасом Шемберг.
Но чья-то плеть звучно шлепнулась об его спину, и он затих, лишь плечи тихо вздрагивали…
На вершину выбежал громадный детина. Мощные, словно из чугуна отлитые плечи его распирали ветхий сермяжный зипунишко, под громадной ногой, обутой в лапти, трещал и ломался валежник, как под лапой медведя. Это был Хлопушин есаул — Федька-Чумак. На голове Федьки нелепо торчала генеральская шляпа со страусовым плюмажем[23]), а по зипуну через плечо была пущена голубая орденская лента. Махая чудовищных размеров протазаном, Чумак крикнул странным для его громадного тела, тонким, бабьим голоском:
— Што ж, до завтрева здесь стоять будем? Иттить далее надо! Хлопуша где, язви его в печенку?
— А верно, где же это он? — удивился Жженый и вслед за Чумаком бросился в кусты. Почти на спуске с горы, за стволами лип увидели красный Хлопушин чекмень. Шагнули ближе и застыли, пораженные. Хлопуша, стоя на коленях, загребал горстями палые липовые листья и, поднося их к своим рваным ноздрям, жадно нюхал.
— Чего ты, Афонь, листья-то нюхаешь? — спросил удивленно Чумак. — Иль табаком извелся?
— Не то, провора, — ответил с тихой грустью Хлопуша. — Это я к тому, што ни одно дерево так за сердце не скребет, как липа. Понюхаешь и вспомнишь… деревню свою… тверской ведь я… молодость… зазнобу-девку. У нас около избы-то тоже липы все…
Хлопуша помолчал и с горькой улыбкой заговорил опять:
— Вот каторжник я, арестант и… убийца, а молодость забыть не могу.
Как липу унюхаю, вспомню. Ведь проходит жизнь-то! Она ведь, знаешь, какая большующая, в охапку ее не возьмешь. А што я в жизни видел? Десять годов, десять годов, провора, то острожничал, то бродяжил. Изломали они жизнь мою, будь прокляты до последнего колена!.. Ноздри вот вырвали, уродом сделали. За што так? Кому я нужен теперь, уродина, страшной, как бес, кому, скажи, кому?.. — воплем вырвалось у него…
Федька и Павел молчали, подавленные, смятые этим неожиданным взрывом чувств оскорбленного, опозоренного насилием человека.
Хлопуша поднялся с колен, провел медленно по лицу руками и словно сразу стряхнул всю горечь и боль пережитого. Крикнул властно:
— Будя ныть! Ha-конь, ребятушки, в поход! К утру на заводе быть должно. Пошевеливайся!..
День после отъезда с завода Шемберга и гусар прошел для Агапыча в хлопотах. Шнырял по комнатам господского дома, шептался таинственно с оставшимся управительским камердинером, вместе увязывали какие-то узлы, прятали. Затем спустился в винный погреб. Отметил углем две сорокаведерные бочки с полугаром:
— Это гостям на угощение. Пущай пьют за Агапычево здоровье! А гости скоро пожалуют. Мы на трахте-то, што на юру. Коль не Хлопуша, так другой кто из Пугачевых атаманов завернет.
Бочонок же с мальвазией откатил подальше, в темный угол: «А это им не по носу табак. Скусу не понимают. Заморское-то мы и сами, без них распробуем…»
Только под вечер завернул на минутку домой. Прилег на лавку отдохнуть и вспомнил, что не успел переговорить с капралом — чтобы часовые, когда мятежников завидят, его бы, Агапыча, предупредили, да не вздумали бы — упаси бог — стрелять по Емелькиным людям… Шевельнулся было, но тело сковала усталость, а ноги дрожали от беготни. Подумал: «Отдохну чуток, тогда к капралу наведаюсь». С этими мыслями незаметно заснул.
Спал неспокойно, метался, бредил. Спорил во сне с капралом:
— А через какую надобность их отражать? С ними в ладу жить надо.