У нас было двое саней и двенадцать собак, принадлежавших нашему проводнику Джиму. Его жена Каппа была четвертым членом нашей маленькой экспедиции.
Наш путь шел вверх по реке Гершиль, переваливал через горы и по их южному склону спускался к реке Юкону, где мы и подошли к ближайшей торговой станции.
Джим бежал перед одной собачьей упряжкой, я — перед другой: так мы пролагали собакам дорогу по глубокому снегу. Сначала после долгих недель, проведенных на борту «Гойа», мне приходилось довольно трудно, но через неделю я вошел в норму, и мы легко пробегали от 30 до 40 километров в день. Было бы, пожалуй, совсем недурно, но недостаточное питание ослабляло нас всех, за исключением капитана Могга. Ведь вся его работа заключалась в сидении на санях! Для нас же троих горсть бобов в сутки была недостаточна и не могла восстановить ту затрату мускульной силы, какую мы производили за день. С каждой милей мы все больше худели и слабели…
У порта Юкона Джи и Каппа покинули нас, а капитан Могг и я продолжали путь вдоль реки Юкона с одной упряжкой, при чем он попрежнему сидел в санях, а я бежал впереди. Теперь нам не угрожало уже никакой опасности, так как «дорожные дома», дающие путешественникам ночлег и пищу, расположены здесь на полдня пути друг от друга. Капитан Могг торопился, требуя, чтобы мы не останавливались среди дня, а все время двигались бы вперед, с раннего утра и до позднего обеда. Я протестовал, указывал на разницу затраты сил у него и у меня, объяснял ему, что нуждаюсь в более усиленном питании, чем он. Капитан бесился и оставлял без внимания мои протесты; он говорил, что раз стоит во главе экспедиции и у него одного деньги, то он требует, чтобы его слушались. Я ничего не мог возразить на это, но стал подумывать, как заставить его уважать себя.
На следующий день мы тронулись в путь при ослепительном солнце по глубокому снегу. Очутившись на равном расстоянии от избушки, которую покинули утром, и от следующей, до которой должны были добраться к вечеру, я остановил собак и заявил капитану, что он может продолжать путешествие один, я же вернусь к избушке, из которой мы выехали утром. Собаки с упряжью и санями принадлежат ему, почему бы ему не ехать дальше?
Капитан до-смерти испугался. Он жалобно стал уверять меня, что умрет в снежной пустыне, так как не умеет управлять собаками и неспособен к продолжительной ходьбе.
— Вы правы, — отвечал я, — но это ваше дело. Я же буду продолжать путешествие только в том случае, если вы будете кормить меня три раза в день и притом подходящей для меня пищей…
Он поспешно согласился, вероятно, боясь, что я повышу свои требования, и мы тронулись дальше. 5 декабря 1905 года мы достигли форта Эгберт. Помню, что термометр в тот день показывал минус 50 градусов по Цельсию! В форте Эгберт кончается телеграфная линия. Начальник станции встретил меня крайне любезно, осыпал поздравлениями и приглашал пожить у него в качестве гостя. От последнего я отказался, но с глубочайшей признательностью принял его предложение отослать мои телеграммы. Я написал около 1000 слов, которые тотчас же были посланы.
В феврале 1906 года я покинул форт Эгберт и отправился обратно. Соединившись с Джимом и Каппой, я вернулся с ними на «Гойа».
В июле лед сошел, и наш корабль без затруднения достиг мыса Барроу. Отсюда мы поплыли по Берингову проливу вдоль берега материка, и в октябре прибыли в Сан-Франциско. Я подарил свое судно «Гойа» городу. Там его можно видеть и сейчас…
Достигнув цели, поставленной перед собою, я стал мечтать о новом роде деятельности. 1906 и 1907 годы я посвятил чтению докладов в Европе и Америке, и вернулся в Норвегию с деньгами, чтобы расплатиться со своими кредиторами (между прочим, и с тем, который чуть было не испортил мне все дело)…
Следующей моей мечтой было открыть Северный полюс. Мне очень хотелось выполнить то задание, которое увлекало Нансена, а именно — при помощи полярных течений пересечь Северный полюс и затем полярное море. Я поспешил поэтому приобрести знаменитый корабль Нансена «Фрам». Хотя он был уже стар и потерт, я знал, что он все же будет в состоянии выдержать натиск полярных льдов.