Непосредственно к отделению для пилота примыкало небольшое отделение для прочего экипажа. Здесь помещались инструменты для наблюдений, карты и маленький столик, где можно было делать вычисления. Это была, так сказать, рабочая комната Рисер-Ларсена и остального экипажа, и здесь всегда было много народа. Кроме Нобиле, Эльсворта, Рисер-Ларсена и меня, еще шесть человек находилось в этой гондоле. Шесть моторных механиков помещались в трех остальных гондолах с моторами.
Нобиле и я проводили большую часть времени в отделении для пилота. У меня была самая легкая работа. Все работали над тем, чтобы заставить корабль итти в правильном направлении. Моя же обязанность была чисто исследовательская; я изучал поверхность под нами, ее географический характер и особенно зорко следил, не появится ли где-нибудь признак новой земли…
Эльсворт большую часть времени был занят измерением атмосферного электричества в областях, которые мы проходили.
Рисер-Ларсен был занят навигационными расчетами. Добрую половину времени он проводил в отделении у Нобиле и вместе со мной следил за аппаратом для измерения силы ветра и скорости полета, наблюдая также и за другими техническими приборами, помогавшими нам при вычислениях.
Оскар Вистинг под наблюдением Нобиле следил за рулем высоты. Однажды Нобиле попросил Вистинга передать ему руль, чтобы он мог «почувствовать» равновесие корабля. Вистинг отошел в сторону, и Нобиле принял от него руль. Представьте мой ужас, когда Нобиле, став спиной к носу корабля, несколько раз повернул колесо. Корпус «Норвегии» послушно направился прямо на лед…
Так как я сидел лицом в том направлении, куда мы летели, то хорошо видел, что мы все ближе и ближе опускались к поверхности земли. Я поглядел на Нобиле, но он, кажется, не понимал, что именно происходило….
Корабль продолжал быстро приближаться к неровной ледяной поверхности. Еще минута — и мы были бы вдребезги разбиты… Рисер-Ларсен понял, какая опасность нам грозила. Он резко прыгнул к колесу и круто повернул руль кверху. Мы были так близко от земли, что невольно заглянули в окошечки гондолы, боясь, что задняя гондола заденет лед. К счастью, этого не случилось… Почти то же самое повторилось еще раз, лишь с той разницей, что Рисер-Ларсен не схватил сам руля, а громким криком предупредил Нобиле об опасности. Третье происшествие было еще опаснее.
«Норвегия» попала в густой туман. При быстроте полета в 80 километров самого маленького Наклона носа дирижабля было бы достаточно, чтобы направить нас прямо на лед. Нобиле сделал единственное, что можно было сделать. Он направил корабль кверху, чтобы всплыть над туманом. Мы быстро поднялись на большую высоту, где атмосферное давление настолько ослабло, что давлением газа изнутри могло разорвать оболочку дирижабля. Нобиле делал отчаянную попытку направить корабль вниз, но дирижабль не слушался руля. Тогда трое норвежцев выбежали из кабины вперед, под газовую оболочку, своей тяжестью заставили носовую часть дирижабля опуститься — и мы нырнули вниз…
Дальше все шло благополучно, так что мы решили лететь вдоль берега, мимо Берингова пролива и затем к Ному. Но нам не удалось выполнить этой программы. Вскоре «Норвегия» снова вошла в туман, и мы не знали, где находимся. Был момент, когда нам казалось, что мы пролетаем над берегами Сибири. Мы продолжали наугад лететь на восток, лишь бы избежать возможности очутиться над морем. По прошествии нескольких часов туман развеялся, и показалась земля. Это был мыс Барроу. Аляска! Мы увидали незнакомое селение. Здесь нам следовало снизиться.
Мы стали готовиться к спуску. Место было удобное, но мы опасались, что на склоне холмов нас встретит сильный ветер и помешает управлению кораблем. Рисер-Ларсен предложил даже, как это практикуется иногда в Англии, снести стены гондолы, чтобы на случай, если мы будем приближаться к земле слишком быстро, выпрыгнуть из нее. Но Нобиле на это не согласился.
Пока мы спускались, ветер совершенно улегся, и Нобиле совершил блестящий спуск без всяких затруднений. Мы пробыли в воздухе 72 часа подряд.