Наконец стояние на месте стало невыносимым, и 6 июля, когда из Москвы пришло по радио разрешение спускать самолет, кочегары с видимым наслаждением принялись шуровать котлы; из труб «Красина» повалили густые клубы дыма. Машины заработали, и мы двинулись вперед с тем, чтобы пробиться на две мили к большому ровному полю, которое должно было служить Чухновскому аэродромом. Это поле, площадью 1200 х 600 метров, казалось нам всего в одном направлении перерезанным грядою холмов; только через восемь часов, когда преодолели отделявшие нас от него две мили и спустились на лед, мы увидели, насколько обманчива эта ледяная поверхность. То-и-дело лыжи упирались в крутые пороги, только слегка припущенные снежной подушкой, или же проваливались в глубокие проталины, затянутые тоненькой корочкой льда.
В 7 часов утра 7 июля я проснулся от отчаянного трезвона по всему кораблю. Оказалось — аврал[7]) для спуска на лед самолета. На руках команды по смазанным доскам помоста самолет Чухновского «Ю. Г. 1» плавно съехал на лед.
Пока шла сборка машины, необходимо было отметить многочисленные препятствия на так называемом «аэродроме», чтобы дать возможность Чухновскому отличить их при взлете и посадке. Делалось это анилиновой краской, которая в порошке посыпалась прямо на снег, окрашивая его в желтый цвет. После нескольких часов работы не только торосы на аэродроме, но и физиономии всех, совершавших эту работу, сделались ярко-желтыми. В этот день нам было не до еды и не до сна. В 24 часа Чухновский сделал пробную рулежку, чтобы посмотреть, как работают лыжи на поверхности снега. В 10 час. утра 8 июля он совершил первый полет.
В начале полета произошла неприятность, которая грозила не только неблагополучной посадкой самолета, но и прекращением работы нашей летной группы, а вместе с нею, быть может, и всей экспедиции. В конце разбега одна лыжа Чухновского ударила о край ледяного порога, и оборвался тросик, поддерживавший ее в горизонтальном положении во время полета. Лыжа повисла вертикально, носом вниз. Посадка с такой лыжей грозила аварией, и немедленно наша радиостанция стала посылать Чухновскому сигналы о случившейся поломке, которые так и остались непринятыми, так как радиостанция Чухновского в этом полете не работала.
Создавалось рискованное положение. Было ясно, что Чухновский будет садиться, не зная о поломке лыжи. Однако механик Федотов нашелся: с помощью кочегаров он притащил с «Красина» запасную лыжу и, выложив ее на середине аэродрома, обвел ярко-красной чертой анилиновой краской.
Этот сигнал был замечен Чухновским, который, оказывается, и раньше заметил поломку, так как вскоре после взлета второй пилот — Страубе, высунувшись из самолета, обратил внимание на беспомощно повисшую лыжу. Теперь задача Чухновского заключалась в том, чтобы сесть с одной лыжей, причинив минимальное повреждение машине и сохранив своих пассажиров. Однако счастливая звезда, видимо, охраняла Чухновского. Ровно в пяти метрах от земли, когда с приглушенными моторами самолет шел на посадку, лыжа неожиданно для всех нас приняла нормальное положение, и самолет спокойно сел на лед…
Стоявший рядом со мною огромный, как медведь, тугодум Брейнкопф, третий помощник капитана, меланхолически бросил мне упрек:
— Ну, и чего панику пороли? Видите, дернул за веревку, когда нужно, она и встала!..
Пока поврежденные лыжи заменялись новыми, на мою долю выпала неблагодарная работа привести в порядок наш злополучный аэродром. После долгих поисков, на которые ушла вся ночь, были выбраны две полосы в перпендикулярных направлениях, длиною приблизительно по 200 метров, которые решено было оборудовать в качестве стартовых дорожек. По сторонам этих полос мы разметили красной краской все препятствия, которых оказалось так много, что не хватило краски; на самых же полосах силами двадцати кочегаров снесли бугры, преграждавшие разбег самолета.
К утру 9-го аэродром был готов, однако, Чухновскому не удалось им воспользоваться, так как волны густого тумана то-и-дело набегали с севера, застилая все кругом. Вместе с тем стала ясно обозначаться и подвижка льда; многочисленные нагромождения торосов, окружавшие наш аэродром, заметно подвигались, меняли свой облик; полыньи между ними и нашим полем делались час от часу все шире. Это заставляло думать, что недалек час, когда нашему аэродрому придет конец…