Ответом было молчание. Услышав уже близкий топот штурмующих, Жженый крикнул:
— Робя, вон там бревно, захватите!.. Ворота сбить!
Но уже заскрипели протяжно и жалобно петли. Оба тяжелые полотнища распахнулись настежь. В открытых воротах стоял одиноко Агапыч, склонив голову в низком поклоне, с хлебом-солью в руках.
Жженый в первый момент опешил. Затем, узнав Агапыча, шагнул к нему, размахнулся и ударил из-под низу по подносу. Коврига с колонкой отлетели далеко в сторону, поднос брякнулся о камни. Агапыч подавленно ахнул и спотыкаясь по замерзшим колдобинам, побежал вглубь двора…
Жженый первый вошел в заводские ворота. За ним вслед, теснясь, ругаясь, крича надрывно, ввалились остальные — работные, башкиры, казаки, гусары…
…В господском доме трещали двери, звенели разбиваемые стекла. Казацкие чекмени, азямы, сермяжные зипуны, верблюжьи кафтаны теснились в дверях, лезли в окна…
Стреляли в зеркала, рубили на дрова дорогую мебель, в щепки размолотили клавикорды[27]). Под ногами хрустел разбитый фарфор, путались изрубленные ковры, дорогие материи, меха. Не было корысти, — было только желание разнести вдребезги, уничтожить, чтобы не вернулось, не возродилось это ненавистное, — чувствовалось в яростных ударах, выстрелах, звоне разбитых стекол. Лишь когда добрались до графских охотничьих комнат — радостно зашумели. Жадно растаскивали дорогие штуцера, пистолеты, кинжалы, рогатины. Это нужное, необходимое, на остальное— наплевать!
Сбросили с вышки подзорную трубу, вслед за ней отправили вниз и спрятавшегося там немца-камердинера:
— Небо трубкой дырявишь!..
Заводские работные разгромили контору, вытащили на двор конторские бумаги и подожгли. Плясали вокруг костра и радостно кричали:
— Горят наши долги!.. Горят наши недоимки!..
— Завод бы не спалили! — забеспокоился Хлопуша.
— Небойсь, — улыбнулся светло Жженый. — Глянь, они што колодники освобожденные радуются…
И вдруг ударил себя по лбу:
— Батюшки! А про колодников-то я и забыл! Ребятушки, кто со мной: заводских арестантов освобождать?!
В сопровождении полсотни людей направился к «стегальной» избе. Камнями сбили с дверей «камор» пудовые замки. Остановились на краю глубокой ямы. Хлопуша нагнулся. Снизу несло пронзительной сыростью и тухлой вонью…
— Сибирным острогам не удаст! — покрутил он головой и крикнул в темноту: — Выходи, кто жив остался!
По скрипучей лестнице вскарабкались два старика-завальщика, вместе с Жженым подававшие управителю жалобу. За ними вышли еще трое проштрафившихся рудокопцев. Долго моргали отвыкшими от света глазами. Разглядев, наконец, красный Хлопушин чекмень, бухнулись ему в ноги, думая, что это сам Пугачев:
— Батюшка ты наш!.. За слободу спасибо!..
— Встаньте, ребятушки! — тихо, дрогнувшим голосом сказал Хлопуша. — Не осударь я, а только слуга его верный, такой же мужик, как и вы. Колодки с их сбить! — приказал он громко.
Когда отошли от «каморы», у Жженого вырвалось страстным криком:
— Эх, шихтмейстера-б отыскать! Я-б с ним за всех рассчитался!
— Нашли уж! — откликнулся Чумак. — В церкви, под престолом спрятался…
…На дворе около домны поставили для Хлопуши раззолоченное штофное кресло. Хлопуша сел, Жженый, Чумак, Карбалка и остальные его есаулы встали по бокам. Перед Хлопушей на коленях — Агапыч и Шемберг. Управитель, осунувшийся, с провалившимися за одну ночь щеками, был тупо-равнодушен. У Агапыча судорожно дергалась нижняя челюсть, и он нето лязгал зубами, нето шептал что-то. Кругом тесным кольцом— люди…
— С тебя начнем, — обратился Хлопуша к Агапычу. — Дознались мы от клеврета[28]) твоего Толоконникова, што ты, подлюга, против государева дела злоумышлял, письма мои управителю передавал, Павлуху Жженого убить хотел и подбил управителя солдат вытребовать на завод. Правда, аль нет?
Агапыч, упершись глазами в землю, молчал.
— Што, аль язык отсох? Ну, ухвостье барское, за дела свои какой награды ждешь?
Шихтмейстер хотел, видимо, что-то сказать, но ставшие непослушными губы не могли сбросить ни слова. Хлопуша повертел задумчиво меж пальцев кончик бороды и вдруг решительно вскинул голову:
— В куль его, да в Белую! Пущай Петьку свово догоняет!
Дребезг отчаянного визга заколотился по двору. Агапыч по грязи на животе полз к Хлопуше. Но стоявшие с края круга люди схватили шихтмейстера за ноги и поволокли. Визг смолк…
— Теперя твоя очередь, баринок!
Шемберг даже не пошевельнулся. Молодой парень в рваной рубахе выбрался из толпы и поклонился Хлопуше:
— Дядь Хлопуша, дозволь с управителя полушубок снять. Холодно ведь в одной-то рубахе!
— Дозволяю, — ответил Хлопуша, — снимай!..
Парень рванул нетерпеливо за рукава, вытряхивая непослушное, отяжелевшее тело управителя. Из-за пазухи вывалился сверток и с металлическим лязгом ударился о землю. Управитель вздрогнул нето от этого лязга, нето от холода, проползшего под кафтан.
— Што это? — потянулся к свертку Хлопуша. Развернул холстину, раздернул кожаную кису. Золотым блеском засверкали крупные самородки, засияли самоцветы…
— Ваше это добро, ребятушки, — улыбнулся Хлопуша. — Вами добыто, вам и пойдет. На дуван[29])…
Вытряс содержимое кисы себе в полу чекменя и горстями начал бросать в толпу. Градом посыпались самородки, а камни лучились падающими звездами. Люди бросились подбирать их.
Когда смолк шум дележки, Хлопуша встал рядом с управителем и крикнул:
— Народ работный, не мне его судить, перед вами он обвиноватился! Ответствуйте, пекся ли он об вас?
Громовыми взрывами то в одном конце двора, то в другом, взметнулись крики:
— Пекся, неча сказать!.. Для нас у его — пыль да копоть, да нечего лопать!
— Порол ли он вас? — продолжал Хлопуша.
— Порол нещадно!.. Апосля его дранья иных в бараньи шкуры завертывали, а то-б сдохли!..
— На работе морил?
— Морил! От тягот его многие руки на себя наложили!.. Не только тело— душу сгубили!..
— Слышал? — обернулся Хлопуша к Шембергу. — Не я, они тебя осудили…
— В петлю его! — кричали люди, показывая на господское крыльцо, где из конских оборотей была уже приготовлена виселица.
— Нет, детушки, — покачал головой Хлопуша. — Я другое надумал.
Люди смолкли, с нетерпеливым ожиданием глядя на Хлопушу. А он сказал отчетливо:
— С завода его выгнать!
Передние недовольно нахмурили брови, а сзади уже поплыл озлобленный ропот:
— Аль стакнулся с барином?.. Чего выгораживаешь?.. В петлю немца!..
— Досказать дайте! — твердо, словно кнутом рассек Хлопуша нарастающий рокот голосов. — Не просто прогнать его, — уходи, мол, куда хоть, — а собак своих на него натравить, собаками выгнать. Коль уйдет от них — его счастье, зато памятка на всю жизнь будет, — а загрызут — нам печали мало! Гоже ли? — Гоже! Гоже!.. — дружно ответила толпа. Тотчас же по двору разнеслись призывные свисты и голоса людей, скликавших собак. Страшные зверовые[30]) псы казаков, худые и злющие овчарки киргиз, мужицкие сторожухи понеслись со всех ног к своим хозяевам…
— Беги, барин! — сказал Хлопуша Шембергу. — Коль жив быть хочешь— уноси ноги!
Шемберг побежал, но лениво и тяжело, как сытый, разъевшийся бык…
Хлопуша первый крикнул:
— Ату его!
И тотчас же рявкнул двор:
— Ату-у-у!.. Бери-и-и!..
Маленькая, но верткая собачонка, осмелев, вцепилась в толстую управительскую икру. Шемберг взбрыкнул ногами и понесся с мальчишечьей легкостью. Но бежать было трудно, псы опережали его и бросались навстречу. Заплескалась разорванная штанина, другая. Сзади тоже уже клочьями висел бархат панталон. Собаки хрипло выли от злости, а вслед воплем неслось еще более страшное:
27
Клавикорды — старинный вид фортепиано. Вместо молоточков, в этом инструменте имелись металлические языки, которые извлекали звук из струн посредством трения.