Любимец управителя, какаду, пестро и ярко раскрашенный, как фигляр, одетый в свою шутовскую ливрею, сладко вздремнул под разговор. А наступившее молчание разбудило его. Он сорвался с насеста и, покрутившись под потолком, опустился на плечо Агапыча. Блестящие бранаенбуры[51]) и галуны на венгерке ротмистра, видимо, раздражали заморского гостя, и он при виде их откровенно сердился. И сейчас, разъяренно вздыбив перья на шее, махая крыльями и вытянув голову в сторону ротмистра, он закричал деревянно:
— Дур-рак!.. Дур-рак!.. Дур-рак!..
— Экая противная птица! — поморщился ротмистр.
Какаду повернул боком к нему голову, словно прислушиваясь, и, затянув глаза матовыми веками, произнес с особенным смаком:
— Мер-рзавец!
От неожиданности ротмистр сконфузился, а затем буркнул злобно:
— Я б такую гадость… в лепешку!
Шемберг поднялся с табурета:
— Уфсе эти неприятии разговоры о бунтовщиках плоко действуют на сон. Может присниться какой-нибудь ужасный кошмар, вроде этот шертовский Пугашев. Поэтому надо еще выпить. Шего шелает господин секунд-ротмистр? Ром? Бишоф? Пример?
— Давайте уж вашего немецкого бишофу! — Отхлебнув глоток и смакуя запах пряностей и померанца, ротмистр сказал: —А и скучища у вас здесь! Хоть бы биллиард был, я бы вас новой игре в три шара научил. Иль охоту устроили б…
— О, мой пог, какой совпадение! — воскликнул Шемберг. — А я только имел намерение предложить фам ошень интересни облява.
— Облаву? — оживился ротмистр. — На кого, на лисицу?
— Нейн! На крупний зферь.
— На волков?
— Нейн! Ешо крупней!
— Ого! Значит, на самого «хозяина», на медведя?
— Опять не угадаль. На шеловека!
Ротмистр посмотрел внимательно на управителя:
— Облава на человека? Што ж, дело бывалое. Кто же сей двуногий зверь — беглый, заводской ваш или…
— Сей двуногий зферь есть проклятый каналья Клопуша…
— Хлопу-уша! — разочарованно протянул ротмистр. — Э, нет, на это согласия не даю. Ну его к бесу! Два раза ведь мы пытались ловить его, меж пальцев уходит, — скользкий, что налим… Опять даром горы облазишь да все ваши камни боками пересчитаешь. Пустая затея!..
— Нет, ваше благородие, — вмешался Агапыч, — теперь-то промашки не будет. Доподлинно нам известно, что Хлопуша на хуторах у наших углежогов скрывается. А с ним еще один злодей, зачинщик бунта, заводской наш — Павлуха Жженый. Заарканим мы их наверняка.
— Нет! Опять без пользы людей измучаешь да казенную аммуницию порвешь. И чего вы напрасно беспокойством сердце себе ворошите? Три недели прошло уж после усмирения бунта, три недели, как я у вас живу, а кругом тишь да гладь. И об лазутчиках Пугачева ни слуху, ни духу. Пустое вы затеваете! — отмахнулся ротмистр и потянулся к стакану.
— Королю! — к удивлению Агапыча, легко сдался управитель. — Пусть будет так, как решил господин секунд-ротмистр. Ему лючче снать, што надо делать. И дофольно об этом гофорить. Надоело! А сейчас я покажу фам, господин секунд-ротмистр, одну ошень интересни штючка.
— Посмотрим вашу интересную штучку, — откликнулся ротмистр, довольный, что, наконец, кончился неприятный для него разговор о Хлопуше.
Шемберг пошел к себе в спальню и вернулся, неся подмышкой деревянный ларец. Отперев его, он вынул и протянул ротмистру небольшой двухствольный пистолет, строгой отделки, без всяких украшений. Лучшими украшениями были клейма знаменитого Кухенрейтера на стволах пистолета.
В глубине зрачков ротмистра зажглись жадные огоньки:
— Ого, бесценный Кухенрейтер! Откуда он у вас? О, да здесь и другой. Два родных брата!
— Эти пистолеты подарил моему фатеру[52]) великий король Фридрих за, атаку под Гросс-Егерсдорфом, — гордо ответил управитель.
Ротмистр вдруг рассмеялся:
— За Егерсдорфскую баталию? Где мы отменно вздули вашего великого Фридриха, разбили его в пух и прах! — Вот достойный подарок! Хо-хо-хо!
— Я не фижу нишего смешного! — зло и надменно вскинул голову Шемберг. — Гросс-Егерсдорфское порашение не менее почетно для пруссаков, чем иная победа. Сапомните это, господин секунд-ротмистр!..
— Да вы, сударь мой, не сердитесь, — добродушно сказал ротмистр. — Прошу простить великодушно, ежели я вас чем обидел. А за сколь, к примеру, вы продали бы сии прелести?
— Я их не продам и за сотню щервонцев, — ответил управитель. — Я их дам даром тому, кто приведет ко мне Клопушу и Шщеного.
«Ой, хитер немец! — подумал Агапыч. — Ой, хитер пес!»
— По пистолету за голову? — сказал ротмистр. — Ну што ж, я согласен. Будь по-вашему, завтра же устроим облаву.
Управитель облегченно вздохнул, а шихтмейстер даже крякнул от радости.
— Э, да они заряжены! — воскликнул ротмистр, увидав порох на полках пистолетов, и, обращаясь к управителю, спросил: — Можно попробовать?
— Пожалюста, — ответил Шемберг.
Ротмистр взвел курок, оправил кремни, и повел по залу пистолетом. Дула, как два черных внимательных глаза, переползали с предмета на предмет, отыскивая цель. Агапыч съежился, словно ему сразу стало холодно. Управительский какаду, задремавший у него на плече, на свою беду проснулся и, увидав ненавистную венгерку ротмистра, крикнул хрипло:
— Дур-рак!
Ротмистр вскинул пистолет и, почти не целясь, спустил курок. Заглушенно, как всегда в комнатах, прогремел выстрел. Какаду, будто сбитый невидимой рукой, слетел с плеча Агапыча и комочком пестрых лоскутьев шлепнулся на пол. Пуля раздробила ему голову, превратив ее в окровавленные лохмотья. Агапыч, услышавший свист пули около самого уха, влип в стену, хлопая обезумевшими глазами и шепча под нос молитвы. Затем начал ощупывать голову, чтобы убедиться, цела ли она.
Ротмистр вскинул пистолет и спустил курок… Какаду слетел с плеча Агапыча и комочком пестрых лоскутьев шлепнулся на пол.
Опустив дымящийся пистолет и спокойно продувая ствол, ротмистр сказал:
— Хорош, бестия! Выверенный! — И фыстрел тоже корош, — ломающимся от ярости голосом сказал управитель. — Я бы за такой фыстрел!.. — и не докончил. Лицо его нервно задергалось…
— Ну-с, сударь, кончайте! — сказал ротмистр. — Что же вы замолчали?
— Варвар! — бросил злобно Шемберг.
— Кто варвар? — с нескрываемой угрозой спросил ротмистр. — Ну, ежели так, милостивый государь мой, то я готов немедленно дать сатисфакцию[53]), хоть сейчас, здесь. В пистолетах есть еще заряды.
Управитель сжал кулаки и, круто повернувшись, молча вышел из зала.
— Испугался, гороховая колбаса! — презрительно бросил ему вслед ротмистр. Отшвырнул брезгливо носком сапога трупик какаду и тоже пошел к дверям, раздраженно дзинькая шпорами.
Агапыч укоризненно покачал головой, вздохнул и, гремя вьюшками, полез закрывать трубу. Затем налил в стакан мальвазии и, сощурившись сладко, неспеша хлебнул заморское вино. Стакан вдруг дрогнул в его руке, и пролившееся вино кровавыми пятнами расплылось по скатерти. В раму окна постучал кто-то сильными и частыми ударами. Агапыч подбежал к окну, откинул занавеску и отшатнулся с воплем:
— Хлопуша!..
К стеклам прилипло безносое лицо. Ноги Агапыча словно примерзли к полу. Он порывался бежать, но не мог. А безносый человек за окном призывно махал рукой.
Агапыч всмотрелся внимательнее. И вдруг отплюнулся, сердясь сам на себя. Он узнал Петьку Толоконникова. А его приплюснутый оконным стеклом нос он принял за нос Хлопуши со рваными ноздрями.
— Вот нелегкая, везде этот дьявол мерещится!