Одним из первых был отец Ильки. Павел Иваныч встретил Захара на фактории. Тунгус брал товар в кредит под пушнину. Все купленное он укладывал в большой берестовый мешок, обтянутый оленьей шкурой и расшитый белым и черным бисером. Павел Иваныч заговорил с тунгусом:.
— Вот видишь, как Ленин велел с тобой торговать: часы — за восемь белок! А сахару-то сколько дают за одну белку! Ого! Видишь?.. Раньше-то тебя драл купец. Соболя, небось, тащил за часы…
— Маленько таскал… — уныло сознался Захар.
Павел Иваныч часто захаживал на факторию и подолгу говорил с тунгусами о коммунистах и о Ленине.
Когда весть о смерти Ильича пронеслась по тайге и тундре, в районный комитет приезжало много тунгусов и юраков. Захар приехал к Павлу Иванычу, молча закурил огромную трубку, сделанную из березового чурбака, и спросил:
— Ленин помер, бойе?
— Помер, Захар, помер.
Захар снова насыпал в трубку горсть табаку и молча выкурил. Потом вдруг поспешно заговорил:
— Зачем, бойе, лечил плохо? Зачем шаман не вел? Ба-аль-шой шаман зачем не вел?
Некоторое время оба сидели молча.
— Бойе, теперь кто будет? — спросил Захар.
— Цека будет теперь, Захар.
Цека вместо Ленина, — отозвался Павел Иваныч.
— А он хороший, Цека?.. Как немножко торговать будет?..[13])
Закрепляя таким образом, дружбу с туземцами, Павел Иваныч узнал, что тунгусы по решению родового суда применяют, как высшую меру наказания, три удара палкой. Позор судимости оказывает на тунгусов (среди которых воровство появилось лишь за последнее время) чрезвычайное воздействие, а тем более телесное наказание. Возмущенный применением телесного наказания, Павел Иваныч решил убедить тунгусов заменить палки заключением.
Ожидался родовой суд над вором, похитившим двух голубых песцов из пустующего чума одного юрака. Павел Иваныч отвел под тюрьму баню и убеждал тунгусов, приезжавших на факторию, посадить туда вора. Тунгусы соглашались, разнося слух о новом виде наказания по всей тайге.
Наступил день суда. На суд съехалось множество тунгусов. Примчался и Захар. На этот раз он смилостивился и взял с собой Ильку. Заветная мечта баранчука, наконец, сбылась. Приехав в Туруханск, он долго боролся с собой, прежде чем решиться сказать жене Павла Иваныча о своем желании снова посмотреть черный ящик и потрогать его зубы. Елизавета Васильевна с трудом поняла, чего хочет Илько. Они пошли в клуб, и она, открыв рояль, сыграла ему «Иркутянку».
Илько не слушал музыки. Он сгорал желанием потрогать клавиши, но робел. Наконец он решился и слегка ткнул пальцем в клавиш. Елизавета Васильевна засмеялась и усадила его играть. Илько осмелел и долго барабанил по клавишам, пробуждая самые бестолковые созвучья. Особенно ему нравилось громоподобное гудение баса.
— У-у-у!.. — тянул Илько, стараясь взять в тон и тараща глаза. — Карашо!..
Через полчаса он насытился звуками, и они пошли на родовой суд. Суд происходил на улице, около бани, предназначенной под тюрьму.
Илько никогда не видал такого количества тунгусов. Одетые в меховые сакуи и шапки, они издали походили на стадо оленей, сбившихся в кучу от мошки. Ильку поразила молчаливость толпы. В этот миг он совершенно забыл о рояле.
В кругу, у бани, рядом с Павлом Иванычем стоял молодой тунгус, потупив взор и беспомощно опустив руки. У него был вид обреченного на смерть. Лишь изредка он озирался на толпу. Илько встретил его глаза, полные ужаса. Баранчук проникся необъяснимым страхом. Несколько мгновений он вглядывался в темное нутро бани, стараясь представить себе, что там таится, и испытывая животный страх перед темным и неведомым. В этот миг и Павел Иваныч, и его жена, и старики-тунгусы, сидевшие перед вором, показались Ильке чужими и враждебными. Илько огляделся, отыскал отца и подбежал к нему.
— Илько, суд!.. Маленько воровал… Ой, страшно! — содрогаясь, шепнул отец.
Павел Иваныч кончил говорить. Суд решил посадить вора на два дня в баню. Втягивая голову в плечи, вор упирался, когда Павел Иваныч повел его к двери.
— Как можно сажать, боне! Бить мало-мало нада и пускать нада. Там тесно, бойе! — лопотал бедняга, пугливо косясь на темный вход в баню.
Павел Иваныч слегка толкнул его в дверь и предложил старикам войти в баню. Но никто не пошел. Все остались у бани и молча смотрели на запертую дверь, словно за нею совершалось что-то великое и страшное. Но когда Павел Иваныч отошел, безбородый красноглазый старик Василь — один из судей вора — догнал его и сказал: