О своем заветном желании, которое только что у него появилось, — о красавице-танцовщице — Рави даже не приходило в голову сказать. Она стояла на недосягаемой высоте в его мечтах. Но есть еще одна вещь, которая, — если он ее получит, — даст ему большое удовлетворение и еще выше поднимет его авторитет среди туземцев. Осмелится ли он произнести эту просьбу? Опустившись на колени перед султаном и глядя вниз, он сказал:
— Повинуясь твоему приказанию, о, лучезарный сын неба, чей свет ослепляет меня, я осмеливаюсь просить крис из твоих рук.
— Чтобы охранять твой вайанг? — засмеялся султан и сделал знак слуге, сидевшему на корточках на цыновке позади него.
— О, Рави, сын Амата, твое желание исполнено! — и султан протянул далангу драгоценный крис.
С трепетом принял Рави подарок. Шопот одобрения подобно веянию ветерка пронесся над толпой. Малайцы никогда не выражают громко свою радость; они шумны только в горе и бешеной ненависти. Потрясенный Рави сначала коснулся лбом руки повелителя, как это полагается на востоке, затем поклонился до земли и, медленно пятясь, скрылся в толпе.
Выйдя из дворца и очутившись среди своих соотечественников, Рави снова принял горделивую, полную достоинства осанку. И в самом деле, было чем гордиться: он получил такой чудесный подарок, которого еще не удостаивался ни один из «держателей богов».
Правда, каждый мог купить крис на базаре за несколько рупий, — обыкновенный крис из плохой стали, с ножнами из дерева и кости, — и пользоваться им для стрижки овец, для срезывания бамбука на постройку хижины или для иных целей. Но этот крис был особенный. Это было оружие воина и принца— вещь огромной ценности. Тонкое заостренное лезвие из лучшей стали дрожало и переливалось как пламя; золотые ножны с богатой чеканкой, рукоятка из слоновой кости тончайшей резьбы, у соединения рукоятки с лезвием — золотой браслет, осыпанный крошечными бриллиантами. Сокровище, переходившее от отца к сыну, могущественный родовой талисман. Таков был дар султана далангу, который в течение трех часов держал повелителя в мире сладостных пьянящих иллюзий, заставляя забывать, что только благодаря политическим соображениям голландского правительства он удержал свой титул и слабую видимость управления страной.
III. Мечты о великом
Шли годы. Рави в летние месяцы вместе с матерью ходил из города в город, из селения в селение, разыгрывая свои мистерии. Когда же наступал период дождей. Рави обычно сидел дома, работая над куклами. С каждым годом его марионетки все больше отступали от шаблона. Лица становились живыми, выразительными, костюмы поражали зрителя своей новизной и смелостью.
Тем временем волосы Ины поседели и лицо покрылось морщинами, но глаза блестели все тем же огнем, и стан не сгибался под тяжестью лет. Попрежнему посвящала она все свое Бремя служению сыну.
После памятного посещения дворца султана Рави больше не приходилось там играть. Однако то, что он там видел, послужило канвой, на которой его необузданное воображение вышивало узоры несбыточных грез. Он жил в лабиринте ярких цветов, высоких колонн и фонтанов, переливов шелков, курений фимиама — и все это сливалось в чудесную симфонию, мучило, терзало его, уносило в древнюю сказку, где неясным видением вставал образ танцовщицы Наруди. Даже в мечтах Рави любовался ею только издали, не осмеливаясь помышлять о ней как о своей жене. Ей одной посвятил он всю силу, всю нежность своей первой и единственной любви.
В моменты творческого подъема Рави создавал потрясающие импровизированные драмы, которые прославили его выше отца, выше всех его товарищей по искусству. Некоторые из далангов боялись его, другие завидовали, народ преклонялся перед ним, как перед высшим существом, а мать боготворила. Если случалось европейцу заходить в деревню, где жил Раги, ему первым делом указывали на хижину «держателя богов».
По вечерам дети и внуки тех, кто некогда слушал сказания старого Амата, собирались в хижину Рави послушать его удивительные рассказы. Рави сидел на возвышении при зеленом свете арабской лампы, и подобно струям горной реки текли его речи. С каждым разом туземцам все труднее было стряхнуть с себя радужные блески свободы, навеянные речами Рави. Нередко просиживали они всю ночь напролет в хижине даланга, и когда первые тени предрассветных сумерек ползли по земле, они расходились группами, оживленно беседуя…