а реальность то ли ближе,
то ли дальше.
А у нас сегодня праздник,
а у нас сегодня чудо –
а у нас сегодня красочно и ярко.
Наши гости – необычны,
все как будто не отсюда,
и никто не появился без подарка.
А у них сегодня слёзы,
а у них сегодня горе,
а у них сегодня жутко и тревожно.
Там все гости на погосте,
страх на страхе, ор на оре...
Там, наверное, и выжить невозможно.
Параллельные прямые
неожиданно скрестились,
и реальность обернулась сновиденьем.
Там задвигались все стрелки,
здесь часы остановились.
Значит, снова смерть
становится рожденьем.
Или это просто шутка?
Наши праздничные сказки
растворяются, бледнеют, исчезают.
И теперь у нас всё жутко.
А у них играют краски,
все у них не завывают, а сияют.
Так бывает: «Или – или».
Так бывает: «Если – если».
Радость, горе...
Мимолётно, быстротечно.
Жили-были и любили,
там исчезли, тут воскресли.
Неизбывно. Эфемерно.
Странно. Вечно.
Или прошлое в грядущем,
или будущее в прошлом.
Я запомню, как звучит это сегодня.
Или это тлен в цветущем,
или это святость в пошлом,
или план такой неведомый Господний.
ВЕЧНОСТЬ
Я стою среди шума
разных мелких и крупных событий.
Я давно пережил состояние сюрреализма.
И мне нет больше дела
до великих научных открытий.
И меня авангард не волнует – в нём дух атавизма.
Я всегда генерал, я всегда рядовой
повсеместно,
без конца и начала, без гримас суеты многоточий.
Я же помню, как каждый пытался
занять своё место –
все мы очень старались, но у нас получалось не очень.
Я ведь помню о том, как вручали
обильно награды
тем, кто в книжечках жизни мусолил листочки-страницы...
Я стою среди леса,
которому лет – миллиарды.
Здесь никто не умрёт и никто никогда не родится.
Сколько можно твердить о возможностях
вновь воплощаться?
Сколько можно купаться в астрале сердец человечьих?
Сколько можно опять уходить
и опять возвращаться,
не поняв, что ты страшно, безумно, загадочно вечен?
Мир един, когда плачет или
бездумно смеётся.
Так зачем сочинять массу глупых, ненужных пародий?
Всех нас нет –
и никто никогда никуда не вернётся.
Все мы есть –
и никто никогда никуда не уходит.
Он выстоял
Он выстоял
Литература / Литература / Эпитафия
Козлов Юрий
Фото: Александр Карзанов
Теги: Владимир Маканин
Владимир Маканин был и остаётся одним из лучших русских писателей нового времени.
Символичен сам год его рождения – 1937-й. Россия, в которой мы сейчас живём, – не наследница Российской империи, Февральской республики или СССР. Она наследница 1937 года, на поколения вперёд определившего менталитет её уже и не народа, а населения. Мы до сих пор остаёмся людьми «испуга», «свиты» и «андеграунда», то есть теми, кого с глубиной психолога и точностью хирурга исследовал и препарировал в своих произведениях Владимир Маканин. Он как будто выхватывал из жизни и наших характеров самое сокровенное, больное и сущностное, а потому тщательно скрываемое, и выставлял это на всеобщее обозрение, ставя таким образом диагноз обществу. Бесстрашно ловил горькую правду о человеке, как ловила в одном из его великолепных рассказов слесаря огромная, падающая с неба рука.
Беспристрастный анализ человеческой сущности с вынесением за скобки любых, иной раз составляющих эту самую сущность, оправданий – я бы так охарактеризовал творческий метод писателя. Жизнь по Маканину – «Река с быстрым течением» (название одного из его рассказов). Он упорно искал, но не находил героя, которого течение «не сносит». И знал этому причину. В его произведениях – «Ключарёв и Алимушкин», «Где сходилось небо с холмами», «Испуг», «Человек свиты», «Лаз», «Нешумные», «Андеграунд» и прочих наглядно изображён страшный и до сих пор не преодолённый обществом излом «Прямой линии» (название первого романа писателя), приведший нас в 1937 году к перманентному (уже генетическому) испугу перед государством и властью, а в 1991-м – истерическому и трусливому отрицанию государства, власти и в конечном итоге самих себя. В «Прямой линии» – самом соцреалистичном романе Маканина молодой учёный-математик погибает от сердечной недостаточности, не выдерживая мучительного соприкосновения с советской, уже не людоедской, как в 1937 году, а полуоттепельной, относительно вегетарианской действительностью. В спокойной констатации изначально убивающей кривизны «прямой линии» принципиальное отличие Маканина от популярных в то время авторов исповедальной прозы, воспевавших романтику труда, а позже в политиздатовских сериях – «комиссаров в пыльных шлемах». Ни единым словом Маканин не льстил равнодушному, немужественному, склонному к предательству и конформизму, обнаруживающему живость только в поисках физических, материальных и карьерных выгод советскому человеку, пытался привести его в чувство горьким лекарством, в глубине души понимая, что «гомо советикус» неизлечим. Время подтвердило правоту писателя. Как в прежние годы, этот человек годы ходил на партсобрания, тупел, изучая исторический материализм, голосовал за кандидатов «нерушимого блока», так и сейчас, спустя четверть века, смотрит по телевизору новый, преобразившийся в ток-шоу «Ленинский университет миллионов», голосует за тех, кто отобрал у него всё и из своих дворцов учит патриотизму. Этот человек удивительным образом даже сделался хуже – он уже не рефлексирует, как герои Маканина советского времени, а мечтает о том, чтобы его «снесло» в сторону неправедного (честного в современной России быть не может) богатства и беспечальной сытой жизни.