— Ну, и что же было дальше?
— Что дальше? — улыбка, как стертая губкой, исчезла с лица капитана, смеющиеся глаза стали холодными, и он заговорил медленно, разделяя слова длинными паузами — Вы видели ряды строящихся бараков? Так вот, десять тысяч негритянок в ближайшие месяцы прибывают сюда, а другие станции организуются по-соседству.
Ильин почувствовал, что холод пробежал у него по коже, затем ощущение, похожее на тошноту, подкатилось к горлу… В следующий момент Ленуар уже снова заливался смехом, глядя на побледневшее лицо собеседника.
— Если бы вы видели в зеркале свою кислую физиономию, Ильин! — смеясь, говорил он. — Вам, очевидно, трудно сразу переварить эту идею, и она колом застряла у вас в мозгу. Вот и Мадлэн никак не может перестать приходить в ужас от моих слов и поступков.
Мадам Ленуар виновато улыбнулась.
— Я уже говорила тебе, Марсель. Я чувствую, что здесь я сойду с ума. Или — ты знаешь — мне иногда кажется, что это ты сошел с ума.
Ленуар рассмеялся.
— Ты у меня совсем глупышка, дорогая девочка, — ласково сказал он. — И, пожалуй, я потому тебя и люблю, что ты решительно во всем на меня не похожа. Даже характером. У меня всегда хорошее настроение, и мне смешно от каждого пустяка, а у тебя от всякой ерунды глаза на мокром месте.
Ильин резким движением поднялся со стула.
— Она права. Это ужас! Десять тысяч женщин для этого чудовищного дела!.. — Он почувствовал, как кровь снова отлила у него от головы.
Ленуар похлопал его по колену.
— Пока еще не женщин, дорогой мой, а негритянок.
Ильин с остро вспыхнувшей яростью оттолкнул руку капитана.
— У меня голова кружится! Чудовища, запертые там, за бетонной стеной, ближе к человеку, чем вы, капитан! Это безумие и ужас, это преступление, за которое мало смертной казни! Или вам место в доме умалишенных, или государство, которое идет на это чудовищное дело, заслуживает, чтобы его смели с лица земли!
Ленуар нисколько не обиделся и продолжал говорить спокойно и мягко:
— Прежде всего сядьте, дорогой мой. Сядьте, успокойтесь и постарайтесь, не поддаваясь элементарному чувству возмущения, холодно и логически подойти к разрешению вопроса. Вы увидите, что я вовсе не являюсь каким-то извергом и что просто вы столкнулись с идеей слишком новой, а новые идеи иной раз неимоверно трудно переваривать. Постойте, не прерывайте меня, и через пять минут вы со мной согласитесь.
Он взглянул прямо в глаза Ильину.
— Считаете ли вы, что такая война, как мировая война 1914–1918 годов, хорошая вещь и что допустимо бросать на смерть миллионные человеческие массы? Не считаете? Я так и думал. Так я вам скажу, что и я не считаю. Правда, я полагаю, что человек рожден для борьбы и, значит, для войны; но теперешняя война с ее газами, миллионными армиями, сметаемыми в несколько дней пулеметным огнем, и с прочими мерзостями — это настолько гнусная вещь, что и у меня она не вызывает никакого восторга. Значит, мы с вами в этом согласны. Но тогда, как же можно возражать, если вместо людей в бой будут брошены батальоны этих чудовищ?
Ильин пожал плечами.
— Постановка вопроса абсолютно нелепая. Вы спрашиваете, чего я хочу: чтобы меня повесили или расстреляли? Или, может быть, я предпочту сгореть на костре? Да я не хочу ни того, ни другого, ни третьего. А если вы желаете, чтобы я ответил вам по существу, так я отвечу: воевать вообще не надо.
Ленуар засмеялся.
— Ну, конечно, вы остроумно оппонируете. Только, к сожалению, это утопия, потому что, хотим мы или не хотим, а воевать придется. Это и для коммунистов ясно. Теперь дальше. Если это так, то с самой что ни на есть кисельно гуманной точки зрения меня надо превозносить, а не ругать… Ты слышишь, Мадлэн?.. И какой может быть разговор о десяти, пятидесяти… да чорт бы их побрал! — если на то пошло — пятистах тысячах негритянок, если мы этим избавляем от фронта несравненно большее количество молодых белых людей! Еще шаг дальше. Пусть мы ликвидировали бы на этот раз обычными Способами надвигающуюся опасность социальной революции. Это было бы только отсрочкой. При наличии все растущих масс пролетариата революция вспыхнет снова в какой-нибудь точке земного шара, и снова надо будет начинать всю историю сначала. Так вот, что вы скажете, если предпринятое здесь дело развернется на территории всего черного материка и будет организовано массовое производство не только солдат, но и рабочих? — Капитан обвел глазами присутствующих, следя за произведенным его словами впечатлением.
Ахматов, который до этого молчал как убитый, вставил свое слово:
— Это будет, конечно, разрешением рабочего вопроса.
Ленуар так и покатился со смеху.
— Это вы чрезвычайно удачно сказали, Ахматов, как припечатали! Технических или научных затруднений здесь не будет. Сначала придется потратить миллион-другой негритянок, потом пойдет приплод от своих самок и, так как Кроз уже выделил плодовитую линию, и так как одного самца хватит на десятки самок, то успех обеспечен. В чем дело? Для этих целей, вероятно, придется шире использовать шимпанзе. Они способнее да и безобиднее. Но это потом, когда мы свернем шею революции. А пока задача одна — творить солдат.
Ильин был не в силах произнести ни слова, он встал из-за стола и направился к выходу. В дверях, встретив испуганный и спрашивающий взгляд хозяйки, он крепко пожал ей руку.
БОБРОВЫЕ ИСТОРИИ
Бобр Микэ
«Постный» зверь. — Свадебное путешествие бобров. — «Дом-коммуна». — Бобровый патриарх и его семья. — Микэ работает для кино. — Инженерное искусство бобров. — Микэ-дровосек.
Министерство народного просвещения САСШ организовало специальный отдел, который должен путем киносъемок познакомить зрителя с различными отраслями науки и техники, дать наглядное представление о жизни природы в различных областях земного шара. Детальные засъемки производятся на рудниках, заводах, фабриках, в лабораториях и клиниках. Натуралисты с кинокамерой отправляются в глухие леса севера, в джунгли тропиков для того, чтобы дать на фильме будни звериной жизни. Таким путем и попал герой настоящего очерка бобр Микэ на фильм и на страницы печати.
Бобр — единственный представитель мира млекопитающих, которого, если не наука, то католическая церковь признала… почти рыбой, объявив его мясо постным и разрешив его употребление во время постов. Бобр интересен не только своими трудовыми навыками, но и почти человеческой сообразительностью. Это — искусный строитель, сооружающий самые сложные постройки при помощи лап и зубов. Почти повсеместно на земном шаре между 33° и 68° северной широты можно встретить на реках домики бобров; они удивительно уютны и по чистоте могут служить образцом гигиенических жилищ.
В Европе и Азии бобры были издавна известны. В Северной Америке натуралист Картье обнаружил бобров в 1534 году на реке святого Лаврентия, в Канаде, и с тех пор шкура бобра являлась самым ценным предметом экспорта этой страны. В 1900 году катастрофическое исчезновение бобров заставило правительство принять охранные меры, и в настоящее время на севере Америки уже насчитывается свыше 20 000 зарегистрированных бобров.
Если в лесных дебрях в конце августа или начале сентября вы встретите парочку бобров-двухлеток, медленно шагающих один за другим, вы можете безошибочно сказать, что это молодожены, отправившиеся в свадебное путешествие, целью которого является разыскать место для жилища. Они заглядывают во все речные заводи, тщательно обнюхивают берега, раздумывают и наконец, найдя себе место по вкусу, деятельно принимаются за работу. Для постройки они употребляют деревья со съедобной корой: тополь, березу, ольху, ясень, иву — и добавляют к дереву глину, тину и камни. Выбрав в заводи удобное место, они возводят над ним сооружение, выступающее из воды конусом от 1 до 2 метров диаметром.