Вы, вероятно, видели там жестяной чайник, — мы держим его на случай таких ночовок, чтобы было в чем вскипятить чай. Добавив к чаю зажаренных на углях хариусов, я почувствовал себя совсем неплохо. Покончив с ужином, я тотчас завалился спать. Собаки, между прочим, были со мной. И вот среди ночи они поднимают вдруг такой лай, что от него проснулся бы мертвец. А я сплю чутко.
Проснулся и не знаю, что подумать; конечно, собаки могли лаять на какого-нибудь зверя, но в данном случае псов всполошил не зверь: снаружи до меня доносился какой-то звук, и этот звук более всего был похож на крик человека. не доверяя, однако, своему слуху, я взял ружье и вышел из зимовья. Темнота абсолютная, тишина такая же. Собаки так и захлебываются, но далеко не бегут вертятся около моих ног. И вдруг из темноты густым таким баритоном «Эй, эй!..»
Я даже оторопел. Крик несомненно принадлежал человеку, а между тем откуда ему взяться в этой мертвой стране, за сотни километров от жилья? Может быть это кричит Китьян? Но чего ради он будет кричать в лесу? Да на него и не стали бы лаять собаки.
«Го-го-го!.. Кто там?» — закричал я в свою очередь в темноту. Крикнул, да тут же и присел. — «Ха, ха, ха»!.. — послышался мне в ответ хохот, да какой! Так не смеется и Шаляпин в роли Мефистофеля.
А теперь поставьте себя на мое место ночь, темнота, вокруг мертвая страна, в которой не живет даже зверь, — и вдруг вам в лицо что-то хохочет сатанинским хохотом. Не знаю, как чувствовал бы себя другой, но мне было немного не по себе. В то же время оставить этого было нельзя, я должен был выяснить эту чертовщину. Я взвел курок, шагнул вперед и, придав своему голосу возможную твердость, крикнул: «Выходи, кто есть, буду стрелять!»
«Гу-гу!..» — точно в пустую бочку понеслось из темноты, и тут я понял, с кем имею дело. Ну, конечно, об этом можно было бы догадаться с самого начала, если бы нервы не были натянуты продолжительным одиночеством. Это был филин-пугач…
В намеченный срок закончить работ все-таки не удалось. Пришлось пожертвовать еще одним днем. Наконец, 28 октября мы покидаем Великое Болото. Ученый берет с собой наиболее ценные инструменты, каковыми являются в первую очередь магнитометры. Это те самые приборы, которые участвовали в работах по определению Курской магнитной аномалии. Кроме инструментов взято также несколько пород со дна и краев метеоритных кратеров.
Покидая свое Болото, Кулик доволен достигнутыми результатами. Магнитные наблюдения с достаточной ясностью показали наличие в глубине кратеров метеоритных масс, а шурф, хотя и небольшой, полностью подтвердил характер образования окружающих воронки бугров. Эти бугры не что иное, как выбросы, произведенные метеоритными осколками.
В косматой белой дохе, с заиндевевшей бородой, верхом на белой лошади, Кулик напоминает мне того Белого Человека, который, по словам тунгусских легенд, живет в лесах. Впрочем, за последние годы Кулик так много времени провел в тайге, что она стала ему настоящим домом. Поднявшись на перевал, он бросает последний взгляд на свою избушку. Мне кажется, Кулик думает о том, скоро ли он снова ее увидит. Избушка, угрожая смертью незванному гостю настороженной за ее дверью винтовкой, будет ждать своего хозяина.
Ученый предполагает вернуться сюда через два месяца, чтобы приступить к выемке частей метеорита при помощи вымораживания и раскопок.
Выступив после полудня, мы успеваем засветло дойти только до лагеря № 13. Залабаживаем здесь остающиеся вещи ученого и на следующий день прощаемся с Хушмо. Вьюки сильно отощали, но еще более отощали лошади. Хватит ли у них сил совершить обратный путь? А он далек и, вероятно, будет не легок. Правда, нам теперь не придется иметь дела с болотами и топями, но снежные сугробы, на которые не скупятся небеса, — удовольствие не очень большое.
В довершение всего у нас малы запасы «горючего», а морозы требуют усиленной «топки». Сахар кончился, хлеб на исходе. Остается несколько банок консервов да лопатка сохатины.
Медленно надвигается хребет, названный Куликом «Хребтом Хладни» в честь ученого, который одним из первых восстал против косных идей Парижской академии и доказал, что камни действительно падают с неба. С перевала я бросаю последний взгляд на Страну Мертвого Леса. Она попрежнему хранит безмолвие, но, покрытая белой пеленой искрящегося на солнце снега, выглядит менее мрачно. Три ворона медленно плывут над ее простором.
Тайга стоит вся белая, сгибая ветви под тяжестью кухты. Сухой дождь сыплется сверху при прикосновении к стволам. Пушистый ковер у подножий деревьев расписан таежными узорами. Тут поставила печати своих лапок любительница хвойных лесов маленькая белка, там пушистым хвостом замела снег осторожная лиса, а через густой осинник проложена настоящая дорога: это прошло стадо сохатых.
Пешком много не пройдешь по рыхлому снегу, а влезешь на коня, мерзнут ноги и руки. Время проходит в своеобразной вольтижировке: мы то садимся на коня, то спрыгиваем с седла. Двигаясь гуськом, мы не можем разговаривать друг с другом и поневоле должны ограничить свои интересы теми ожесточенными свалками, которые время от времени устраивают между собой наши собаки. К ним присоединились три пса с Великого Болота.
Вопреки ожиданиям комсомольца, Серко ничуть не исправился. Несмотря на свой большой рост и острые клыки, он не принимает участия в свалках, так как все его помыслы сосредоточены лишь на том, чтобы стащить что-нибудь. Это, однако, не огорчает его хозяина: он заливается хохотом, когда псу удается привести в исполнение свои гнусные замыслы.
Вот и красавица Макитта. Теперь не слышно ее торопливого рокота. Скованная льдом и прикрытая белой шубкой, она угомонилась надолго. Копыта лошадей попирают ее твердую грудь, переходя на другой берег.
Ночуем «под сентухом», как говорят ангарцы, то-есть под открытым небом. Тайга стынет в холодной неподвижности, изредка грохоча морозными выстрелами. Жмемся к костру, но около огня надо вертеться волчком: отогреешь руки и ноги— коченеет спина, согреешь спину — деревенеют ноги.
— Вот тут и вспомнишь мою избушку, — говорит Кулик, растирая озябшие руки. — Не даром я тащил буржуйку на собственном горбу.
«Буржуйка» — железная печь и она имеет сбою историю. Расставшись со своими сотрудниками в августе истекшего года на фактории, Кулик отправился в тайгу. Он захватил с собой железную печь с трубами, а также несколько листов оконного стекла для окна в зимовье. Стекло нес Кулик, а печку — Китьян. На третий день пути Китьян заболел, и Кулику пришлось взвалить на плечи также и печку. Груз не столько был тяжел, сколько неудобен, но ученый тащил его безропотно. Оберегая стекло от малейших ударов, Кулик донес бы его в целости, если бы в это дело не вмешался неуклюжий таежный «хозяин».
Предоставляю слово Кулику:
«На ночь мы остановились на берегу Хушмо. С едой у нас было слабо, а потому попив чайку, поскорей завалились спать так как во сне не чувствуешь голода. Буржуйку я поставил вблизи под деревом сверху водворил трубы, а сбоку прислонил завернутое в бумагу стекло. Сквозь сон вдруг слышу какую-то возню, гремит кто-то железом. А ночь была лунная, хоть книгу читай. Смотрю под дерево, где стояла печка, — батюшки мои — медведь пришел, блины собирается печь. Ну, думаю, сейчас я тебя угощу горяченьким! Только потянулся за ружьем— вдруг под деревом грохот, треск, рев… Печка — в одну сторону, зверь — в другую. Задев печь, он свалил себе на голову трубы и так испугался, что без оглядки бросился наутек. Подошел я к месту происшествия, да так и ахнул: буржуйке, понятно, ничего не сделалось, но стекла были разбиты вдребезги…»