Ильин остановился, и несколько секунд оба сидели молча. Затем молодая женщина задумчиво, как будто говоря с собой, сказала:
— Да, это верно: те люди — с другой планеты… Ведь вы знаете, Ильин, Марсель очень милый. Да! Очень простой, веселый и милый. И в то же время так же просто и радостно он создает вокруг себя этот ужас. И мы с разных планет, потому что этого я понять не могу. Если бы он был дурной человек, я бы что-нибудь понимала, но он очень хороший, и иногда мне кажется, что для него Ниамба только мальчишеская игра. Но ведь из этой игры скоро выйдет что-то невероятно отвратительное и страшное!.. Вы помните — последний раз, когда бы у нас были, вы хотели оскорбить его насмешкой относительно спирта (при этих словах Ильин неожиданно понял, что ощущение стыда за неделю нисколько не ослабло), а он нисколько не обиделся. Он просто не знает, что значат слова «дурно» или «стыдно». И он убежден, что мое отвращение к его чудовищам — эстетика, и больше ничего.
Она замолчала на мгновение, затем тихо добавила:
— Мне очень хочется поскорее уехать отсюда.
Ильин дернулся на скамье и, не задумываясь, сказал:
— Уезжайте. Я тоже больше не могу оставаться здесь.
Через секунду он понял смысл своих слов.
Мадам Ленуар также поняла и, покраснев, поднялась со скамьи.
Она шла по дорожке сада, а Ильин, идя рядом, торопливо говорил:
— Вы на меня рассердились? Вы думаете, что я сказал глупость или что за моими словами скрывается дурной смысл? Это не так. Давайте я скажу прямо, как если бы говорил с товарищем. Ведь я не ухаживал за вами, как все остальные здесь. Правда же? Я просто сказал вам, что я уеду, потому что сейчас я только об этом и думаю, и потому что только вам одной здесь я мог это сказать… Что вам тоже нужно отсюда уехать, это вы сами знаете, а от себя добавлю, что вся здешняя затея добром не кончится и почти наверное обратится на тех, кто ее создал. Когда я думаю об этом, меня охватывает ужас, и я готов к чорту на рога полезть, чтобы только вас не было в Ниамбе… И знаете, что я вам скажу? Мы в СССР за последние десять лет привыкли и в очень красивой женщине видеть прежде всего человека.
Мадам Ленуар остановилась и подняла глаза на своего спутника. Ильин также остановился и тихо спросил:
— Скажите, вы верите, что я говорил с вами сейчас как товарищ и друг? И если хотите, вы больше меня не увидите.
Молодая женщина несколько мгновений смотрела на склонившееся над ней лицо, затем так же тихо ответила:
— Верю.
Ильин пожал ее руку и молча повернул в боковую аллею.
* * *
Дюпон был до последней степени возмущен, когда Ильин передал ему (с некоторыми конечно пропусками) разговор с мадам Ленуар, и в первый раз за все время их знакомства голос механика зазвучал злобно и жестко.
— Я никогда не стал бы с вами связываться, — сказал он, — если бы мог допустить, что бы способны сообщить тайну постороннему, да еще салонной красавице!
Ильин с возмущением прервал его:
— Мадлэн Ленуар особенная женщина, и…
— Особенная! — Дюпон с безграничным презрением протянул это слово. — Все они особенные. Будьте покойны, вчера же вечером она все ваши излияния передала муженьку…
Ильин с внезапно вспыхнувшей злобой вскочил с места, но механик не дал себя прервать:
— Ухаживали бы за ней сколько влезет, ведь дал же я вам на это свое благословение. Да хоть влюбляйтесь, чорт возьми. Самое было бы богоугодное дело. Так нет, разнежничался, сентиментов напустил, жене врага выложил свои планы, а теперь и сам сядет и погубит дело, от успеха которого зависит быть может жизнь миллионов.
Дюпон был так озлоблен, что не стал слушать дальнейших объяснений и, круто повернувшись, не прощаясь, пошел домой.
XVII. Гориллоид Луи
Со времени последнего разговора с мадам Ленуар прошло уже более недели. Ильин раза два заходил к капитану, но сидел не долго. Ленуар был по обыкновению очень приветлив, Мадлэн держалась просто, но говорила мало, и раза два-три Ильин поймал на себе ее взгляд.
Ахматов изготовил наконец несколько гигантских лягушек в четыре-пять кило весом и теперь носился с ними как с писанной торбой. Однажды притащил в гостиную к мадам Ленуар, но та его тут же выпроводила. Вот и все события за неделю.
Впрочем как-то в лабораторию зашел для переделки ацетиленовой печи Дюпон. Пользуясь случаем, он рассказал Ильину новости об обезьяньем лагере.
Во-первых — часть новых бараков уже была готова, и Дюпон целыми днями работал там — главным образом над оборудованием кухонь. Во-вторых — воинские занятия шли полным, ходом, при чем к ним были привлечены даже группы очень молодых гориллоидов (раннее по сравнению с человеком наступление половой зрелости у гибридов позволило Крозу взрастить за полтора десятка лет два поколения гориллоидов[14]). В-третьих — капитан испробовал действие спирта, и результат был настолько уморительный, что механик при одном воспоминании об этом опыте принялся хохотать во все горло.
Награждены были лучшие стрелки, при чем после первой же доброй чарки гориллоиды пришли в телячий восторг: плясали, выли, потом бегали на четвереньках и в конце концов передрались друг с другом, за что и получили при вытрезвлении хорошую порку.
После первой же чарки гориллоиды пришли в телячий восторг: плясали, выли, в конце концов передрались…
Тем не менее, по словам Дюпона, капитан остался доволен результатом и говорил, что получившие награду из кожи лезли, чтобы заслужить повторение. По реке прибыло несколько бочек спирта; часть его поместили в главном складе, а часть — «на текущий расход» — поту сторону стены, в кладовой лагеря гибридов.
Все это подавало значительные надежды, но Дюпон считал, что торопиться отнюдь не следовало…
Ильин решил переконструировать сложную систему труб цилиндрической ацетиленовой печи, и таким образом следующие дни свидания с Дюпоном получили естественное продолжение. Занятные сведения сообщил Дюпон о гориллоиде по имени Луи, с которым у него была весьма содержательная беседа… и, чем чорт не шутит! — может быть в будущем из этого разговора вырастут большие последствия!..
Относительно Луи Ильин уже и раньше кое-что слышал, потому что капитан раза два или три о нем рассказывал. Это был совсем молодой гориллоид второго поколения, то-есть родившийся от гибридного отца и гибридной матери. С внешней стороны он был типичным громадным мохнатым чудовищем, но выделялся среди других совсем уж непомерной силой и необычной для этих полузверей, совершенно человеческой сообразительностью.
Вдобавок, постоянно соприкасаясь с капитаном, Луи сравнительно недурно усвоил французский язык и, хотя не шел в нем далее отрывочных фраз, но понимал разговор довольно свободно. Остальные гориллоиды еще с детства усваивали понимание негрского языка, сами же были почти неспособны к членораздельной речи.
Исключительное развитие у Луи умственных способностей Кроз объяснял расщеплением в силу закона Менделя. Согласно этому закону помеси двух разных пород (все равно, животных или растений) неустойчивы, и при скрещивании таких помесей друг с другом начинается так называемое расщепление. Потомство оказывается крайне пестрым, и отдельные признаки обеих пород комбинируются друг с другом во всевозможных отношениях, давая новые, иной раз крайне замысловатые формы.