«Это был богатый тунгус. Тайга от устьев Чамбе до истоков Кимчу была его охотничьим угодьем. Тут у него паслось более полутора тысяч оленей, стояли лабазы, в которых было много добра. Хорошо жил этот тунгус, но налетел с неба огонь на его тайгу, и все погибло…
«Совсем бедный стал тунгус. Орон[10]) нет, лабаз нет, ничего нет, как жить будешь? Большой беда! Пошел к люче-купцу просить мука — выгнал купец. «Ты, — говорит, — бедный стал, белка у тебя нет, не дам мука». Что делать? Думал тунгус, думал и пошел на Хушмо, где ороны паслись, лабазы стояли, — может, оставил что Огды.
«Идет тунгус — тайга лежит, черный весь, большой огонь был. Слышит вдруг: «Эй, тунгус, не ходи туда, худо будет…»
Испугался он, знает, что это Moга Мугунын[11]) говорит, а знай идет, хочется ему орон найти. И вот видит: идет впереди орон. Его орон, а только диво-диво: черный весь орон, как будто огнем палило, а идет, и рога у него светятся, горят как будто. Еще больше испугался тунгус, а только хочется орона поймать, идет за ним. А Мога Мугунын опять: «Эй, человек, худо будет!» Не слушает тунгус, совсем голова ум ачин[12]). Знай идет, и орон идет. Он за ним, тот от него, тунгус бегом — орон бегом, тунгус шагом — орон шагом.
«Так — целый день, а тут самый пора— ночь. Орон идет совсем тихо — рукой можно достать. Вот протянул руку тунгус, за рога хочет взять — и диво-диво: огнем засветился орон, вспыхнул, как гулиун[13]), и пропал. Пришел тогда ум к тунгусу затрясся он. Бросился бежать назад в свой чум. Бежит, а Мога Мугунын кричит «Поздно, тунгус, поздно!..» Прибежал он где чум его стоял, и видит: опрокинут чум, челяденок нет, а баба лежит тут только мертвая, — как ходил он за ороном, пришел амикан[14]), опрокинул чум и бабу загрыз…»
На месте избы — одни обгорелые головешки, да одиноко торчащая труба печки…
Теперь к этому рассказу о мести страшного Огды будет присоединен новый, потому что действительно, точно сердитый «дух» мстит аванькам за посещение Мертвого Леса. Наш проводник тунгус Павел покинул нас на другой день по прибытии на Великое Болото, а вернувшись на свое становище, увидел, как жестоко наказал его Огды. На месте избы — одни обгорелые головешки да одиноко торчащая труба печки. Зимовье Павла сгорело до тла, а вместе с ним и все несложное добро тунгуса. И нужно же было этому случиться именно тогда, когда он пошел с нами на место «гнева Огды»!
— Все кончал, — угрюмо, избегая смотреть нам в глаза, говорит тунгус. — Один чум остался.
— Как же это произошло?
Тунгус пожимает плечами:
— Ночью огонь пришел. Ребята спали, баба белку промышлял. Кто знает?..
Он смотрит на меня. «Вот видишь, — читаю я у него в глазах, — ты говорил, что Огды нет. Кто же это сделал?»
Для нас причина пожара ясна: ночью топилась печка, за которой не досмотрели ребята. Но убеждать тунгуса, что Огды тут не при чем, совершенно бесполезно Скверно, что часть вины ложится на нас ведь мы увели Павла в Страну Мертвого Леса.
Суслов говорит:
— Вот что, Павел, беда большая — это верно, но ты не горюй. Ты был на суглане в Байкитах и слышал, что теперь у люче другая власть, хорошая. Она теперь не берет с аваньков ясак, как брал царь, и хочет, чтобы вы жили хорошо. Она помогает тем, кого постигла беда, а потому поможет и тебе. Иди с нами на факторию и там ты получишь что тебе нужно на первое время.
Лицо тунгуса светлеет.
— Ладно, ты иди, а я догоню. Орон надо собрать, — отвечает он.
В Ановаре тунгус получает все необходимое для первого обзаведения — как ссуду от комитета взаимопомощи. Советизация Тунгусии, благодаря географическим и бытовым условиям, сопряжена с огромными трудностями, но тем не менее она имеет большие достижения. Тунгусы организованы в родовые советы, в которых они сами решают свои дела, а в этом году в Байкитах, на Подкаменной Тунгуске, аваньки были созваны на съезд для организации вика. Имеются у них и комитеты взаимопомощи.
— Ну, спасибо, спасибо, — говорит Павел, нагружая мешки на оленей, — большой помощь люче дал. Теперь мой белку промышлять…
На суглане в Байкитах был поднят тунгусами также и вопрос об их взаимоотношениях с русским населением. Как я уже отмечал, эти взаимоотношения имеют ненормальный характер. В поисках за белкой русские охотники все глубже и глубже проникают в охотничьи угодья аваньков, заставляя их уходить на север. «Люче хищнически относятся к зверю, не соблюдая сроков охоты, обкрадывают лабазы, таскают добычу из тунгусских ловушек», — так формулировали тунгусы свои обиды на съезде.
Съезд постановил: установить границу между русскими и тунгусскими охотничьими угодьями и просить Туруханский рик об ее охране. Граница установлена по реке Подкаменной Тунгуске. Охрана этой границы, понятно, дело сложное, но все же властям Приангарья следовало бы разъяснить населению, где можно промышлять зверя, а где нельзя. По крайней мере, русские охотники, переходя эту границу, в один голос утверждают, что о запрете для них охоты к северу от Подкаменной Тунгуски им ничего не известно.
Суслов, являющийся председателем Комитета Севера, заинтересовался этим вопросом. Беседуя с тунгусами, он изыскивает способы ограждения их лесов от вторжения русских охотников. Повторяю, в виду огромных пространств и отдаленности от населенных пунктов — дело это трудное, но что-то в этом направлении должно быть сделано.
XXII. В борьбе со снегом и морозами.
Снег с каждым днем увеличивается в вышину, а морозы становятся все более колючими.
До Ановара у нас была надежда, что, может быть, дальше окажется возможным ехать на санях. Каждый год после выпадения снега Госторг высылает отряд рабочих для расчистки тропы между Кежмой и Катангой, чтобы направить сюда обозы с товарами. Но для этого было еще слишком рано. «Топтуны», как называют здесь этих чистильщиков, еще не проходили, и нам приходится прокладывать путь самим.
Ехать на санях целиной через колодник и бурелом — дело довольно трудное, но в Ановаре мы принуждены были взять одни волокуши.
Трудности пути уже заметно сказываются: кое-кто, в том числе и Кулик, не могут ехать в седле. Пока это лишь общее изнурение и легкие обмораживания, но путь еще далек.
Вдобавок — серьезнейший кризис с продуктами.
Гоняться за рябчиками и глухарями по глубокому снегу невозможно, поэтому приходится довольствоваться налимами, которых нам удалось получить во время остановки на Ановаре. На фактории мы не могли сделать никаких запасов, кроме хлеба, но и его много взять было нельзя — лошади и так едва тащат ноги.
Наше спасение — поскорей выбраться на Ангару, и мы не щадим ни собственных сил, ни лошадей. Выступая в темноте, идем до глубокой ночи. Когда приходим на ночлег, не у всех хватает терпения дождаться, пока сварятся налимы, — мороженая рыба рубится топором и поедается сырьем. В другое время мороженый налим показался бы, пожалуй, и вкусным, но всякое блюдо опротивит, когда его ешь изо дня в день.
Но мы еще туда-сюда, главное — лошади.
Зимой в тайге кормить их нечем. И когда на Чадобце из строя выбывают три лошади, наше положение становится критическим. До ближайшего жилья поселка Мозгового — 80 километров; у лошадей — ни кило овса, у нас — один мороженый налим, банка консервов и несколько горстей крошек от сушек.
Комсомолец предлагает произвести переворот — свергнуть заведующего хозяйством Вологжина, так как он является виновником нашего бедственного положения. Да и кроме того, по подсчетам Мити, у нас должна быть не одна банка консервов, а две. Где же вторая?
— Ты забыл, — говорит ему на это Вологжин, — эта банка была у тебя в кармане, когда ты путешествовал на Катанге за рябчиками. Вероятно, у тебя вытащил ее медведь, с которым ты повстречался по дороге.