У излучины таежной речушки выбрал себе становище тунгус Павел…
В лекоптыне над Чамбе кроме обычных тряпок висит кусок шкуры оленя, а это показывает, что чум принадлежит шаману. Нас встречает целая свора собак. У избы показываются несколько ребятишек, но, завидев так много людей, поспешно прячутся за дверью.
Спешиваемся и входим в избу. Первое, что мне бросается в глаза, это огромная икона, висящая на стене рядом с ружьем. Оказывается, святые угодники могут прекрасно уживаться с шаманским лекоптыном. Впоследствии я узнал, что эту икону подарил тунгусу купец, ликвидировавший на Катанге свою лавочку. Для тунгуса икона была просто картинкой.
Остальное в избе — обычная принадлежность таежного зимовья. Много звериных шкур; ими покрыты просторные нары, на которых, уцепившись друг за друга, сбился в кучу выводок тунгусских ребят. Малыши испуганно таращат на нас черные косые глаза. Чтобы успокоить их и узнать, где взрослые, даем им конфет и сахара, и это оказывает свое действие. Немедленно засунув в рот сласти, тунгусята начинают между собой что-то лопотать. Наконец старшая девочка лет двенадцати говорит по-русски:
— Нет… Ушел… Белка… олень…
Суслов, порядочно владеющий тунгусским языком, вступает с ней в разговор, и в конце концов мы узнаем, что мать, «старый и молодой» (у Павла две жены), ушли промышлять белку, а отец собирает в лесу оленей. Когда вернутся — неизвестно.
Это расстраивает наши планы. Выбрав к метеориту кратчайший путь, мы не уверены, что он действительно окажется таким. Впереди много болот и топей, и благополучно миновать их, не зная местности, довольно трудно. Тунгуса мы предполагали взять в проводники, но ждать его не имеет смысла: он может вернуться и через час и через несколько дней.
Делать нечего, приходится рассчитывать только на себя, и мы покидаем тунгусское становище. Однако не прошли мы по оленьей тропе и километра, как впереди показались ветвистые рога, а рядом с ними — человек с ружьем за плечами. Это и есть тунгус Павел…
Тунгус, повидимому, ничуть не удивлен нашим появлением, — он не задает вопросов — зачем и почему мы едем в тайгу. Его больше интересует практическая сторона нашего предложения, — сопровождать нас в Страну Мертвого Леса. Пришла самая пора добывать белку, — как ему бросать промысел? Не будет у него белки — не будет и хлеба, сахара, масла…
Мы предлагаем ему подумать, сколько он добыл бы белки за дни, которые потеряет с нами. Стоимость этих белок мы ему возместим. Тунгус начинает загибать корявые, никогда не моющиеся пальцы. Три туда, три обратно, два на всякий случай. Чтобы не просчитаться, проделывает это несколько раз. Наконец объявляет:
— Джян пуд мука.
Джян — это десять. Белку Госторг принимает в этом году за 1 рубль 45 копеек, и если принять во внимание, что тунгус добудет в день самое меньшее пять белок, то он запрашивает не много. На фактории мука стоит три рубля 16 килограммов.
Сделка заключена. Тунгус получает записку, по которой он получит на фактории муку, и отправляется на свое становище, чтобы собраться в путь и сделать в хозяйстве необходимые распоряжения. Когда через несколько часов он догоняет нас, с ним уже не олень, — там, куда мы идем, нечем кормить оленя, — а «мурен» (конь), и в руках у него «пальма».
Пальма — это национальное орудие тунгуса, с которым он никогда не расстается в своих странствованиях по тайге. Представляя из себя большой стальной нож, насаженный на длинную, метра в два палку, пальма является незаменимым оружием в борьбе с лесной чащей. Ею прокладывают лесные люди себе путь через таежные дебри. Пальма хороша и против амикана (медведя): тунгус, если он не принадлежит к числу трусов, одним ударом раскраивает зверю череп, как только тот покажется из берлоги.
Тайга с каждым километром становится все более болотистой. Болота или, как их здесь называют, «курьи», поросшие богульником и ерником, занимают в северной тайге огромные пространства. Окинешь с высоты сосновой гривы взглядом такую курью, кажется, пройти по ней совсем легко, — она убегает вдаль ровной безобидной полосой. Но горе тому, кто, доверившись этой кажущейся безобидности, сунется в курью. Там сплошная топь. По утрам космы тумана населяют курью фантастическими призраками.
Но тунгус чувствует себя в тайге так же уверенно, как москвич на Тверской улице. Нужды нет, что он тут не бывал, но по каким-то ему одному известным признакам он знает, где лучше переправиться через речку, как пройти через курью. Я скоро убеждаюсь, что без Павла мы тут застряли бы надолго.
Мы прошли тайгой с вьюками больше трехсот километров, но только здесь начинаем чувствовать тайгу по-настоящему. Тунгус ведет нас по таким дебрям, что без его пальмы пробиться через них было бы невозможно, а его ловкость во владении этим оружием изумительна. Одним ударом он перерубает ствол толщиной в пятнадцать сантиметров. И все же, несмотря на пальму, лошади часто застревают между деревьями, и от вьюков летят клочья. У одного из нас всегда наготове иголка и шпагат, чтобы зашивать мешки. Иначе растеряем весь свой багаж.
Тунгус ведах нас по таким дебрям, что без его «пальмы» пробиться через них было бы невозможно.
В довершение всего погода с каждым днем ухудшается. Впрочем, на это нельзя жаловаться: за восемнадцать дней пути небеса были к нам милостивы. Сегодня дождь идет вперемежку со снегом, и мы вдвойне мокры — от дождя и собственного пота. Ведя непрестанную борьбу с тайгой, согреешься даже в сорокаградусный мороз…
XII. Мы шаманим.
Длинные языки пламени жадно лижут сухие сучья; искры роем блестящих мотыльков улетают в темноту. Где-то в ночи одиноко и жутко кричит филин. У костра в позе китайского Будды, скрестив ноги и положив на них руки, сидит человек с непокрытой головой. Волосы взъерошены, глаза полузакрыты, что еще более делает его похожим на идола. На его лице не движется ни один мускул. Но вот он медленно поворачивает голову вправо, и рот раскрывается в широком зевке. Через некоторое время голова его поворачивается влево. И вдруг резкие гортанные звуки нарушают тишину.
«Шаман» поет, наклоняясь всем корпусом и качая головой в такт своей песни. Слов не разобрать, но в них преобладают звуки «ааа, эээ, ооо». Первый куплет окончен, но его подхватывают присутствующие. А когда снова водворяется тишина, «шаман» начинает новый куплет…
Тунгус, удивленно переводя глаза с одного на другого, смотрит на это «шаманство». Роль шамана исполняет Суслов, неоднократно наблюдавший тунгусское шаманство. Эту инсценировку мы затеваем с целью заставить Павла проявить свое искусство в шаманстве.
— Ой, чорт с тобой! — восклицает он. — Люче шаманит, как аваньки…
Мы смеемся и просим, чтобы теперь пошаманил он, но Павел упирается. Нет бубна, костюма, помощников, Для малого шаманства костюм и бубен не обязательны, а роль помощников, то-есть тех, которые повторяют куплеты шаманской песни, можем исполнить и мы. Павел — «маленький» шаман, в его распоряжении только три «духа»[25]), и обычно такие шаманы, чтобы приобрести популярность, охотно шаманят. Ссылка на отсутствие шаманского костюма и бубна — лишь отговорка, и «чтобы добиться своего, прибегаем к средству, которое обычно оказывает на тунгусов неотразимое действие.
— Вот этот люче, — говорит Суслов, указывая на меня, — большой русский шаман — самый гапка. Смотри, как он будет шаманить…
Я сажусь против тунгуса. Передо мной ставят небольшой фанерный ящик, в котором хранится наша дорожная аптечка. Суслов берет деревянную чашку, наполняет ее наполовину водой и протягивает тунгусу, говоря: