— Вчера под вечер Кологривов получил записку Памфила, — проговорил задумчиво Косаговский. — Следовательно, «лесные дворяне» прошлой ночью вошли в Ново-Китеж.
— В крайнем случае войдут сегодняшней, — добавил Раттнер.
— А ведь, пожалуй, это дело и правда для нас вешалкой пахнет? — спросил беззаботно Птуха. — Выходит, значит, с одной стороны — черемися, а с другой — берегися!
— Опасность со всех сторон, это верно! — согласился Раттнер. — Возможно, что с «лесными дворянами» придет и сам Гришка Колдунов. О нашем исчезновении трубят, наверное, газеты всего Союза. Поэтому «князь сибирской шпаны» легко догадается, кто именно находится в ново-китежском плену. А Колдун давно ищет возможностей свести со мной наши старинные счеты.
— Что же делать? — спросил Косаговский.
— Сию же минуту скрыться, уйти в подполье! — поднялся решительно на ноги Раттнер. — Удобнее всего это сделать в Усо-Чорте. А вечером сегодня я через Клевашного назначу собрание шахтеров и других «рукодельных людей». Надо ускорить темп событий. В случае удачи мы одним выстрелом убьем двух зайцев: свергнем власть верховников и живьем захватим Гришку Колдуна!..
ЕГО КОВАЛ ОКТЯБРЬ
Рассказ М. Ковалева
— Пуститя-то, товарищи-благородья, недалечка мы, до Ижевского вся!
Он просил, напевно растягивая слова, и широко открывал беззубую, странно яркую на сморщенном бледном лице дыру молящего рта.
Сверху, из распахнутых дверей облупленной теплушки смотрели на него глаза и штыки.
Заплеванный подсолнухом, липкий кисель перрона колыхался суматошной. горластой толпой. Мутное небо по-осеннему слезилось на ржавые рельсы путей, на изодранные крыши, облезлые бока надорванных паровозов, на осатанелые лица бородатых мешочников и плачущих оборванных баб.
Человек у теплушки, подняв голову, покорно ждал.
— Недалечка мы, пуститя-то! — снова начал он.
— Да ты кто есть-то, а? — перебивая, строго спросил широколицый сероглазый красноармеец в заплатанной гимнастерке, с наганом у пояса.
— Вотские ма! Удмуртен-лэн! — обрадовавшись вниманию, заспешил просящий. — Ма фронт бывал, ма в немчине плен бывал. Глазов нада… Четырех годов дома не бывал! — и вдруг, смешно распрямляя придавленную котомкой тощую спину, вотяк вытянулся и четко, уже почти без акцента отрапортовал:
— Шестнадцатого стрелкового полка, третьей роты, второго взвода рядовой Василь Терелейн, ваша благородья!
Теплушка загрохотала тяжелым, согласным хохотом:
— Наш, стало быть, фронтовой! — гудели голоса. — Из татар, што ли? Отстал он, ребята, по-царскому лепортует!
— Пустить, чего там! Слышь, из плена мужик!
Но сероглазый властно поднял руку и жестом задавил смех.
— Документ есть? — жестко сказал он вотяку. — Давай! А ржать тут, товарищи, промежду прочим, нечего. Тут воинский эшелон. Не к бабе под бок едете, а на белую гидру контра-революционного мятежа. Незнаемых людей приказываю не пущать!
Хохот замолк: лица вокруг засуровились. Удмурт засуетился и короткими закостеневшими пальцами, покопавшись в своей котомке, вытащил желтую оберточную бумажку, всю усеянную зелеными язвами печати. Командир читал ее долго, шевеля сухими тонкими губами, и, внезапно посветлев лицом, протянул вотяку свою широкую жилистую ладонь.
— Лезь, товарищ! — просто сказал он, подтягивая пришельца.
Василь стоял на грязном полу теплушки, окруженный кольцом весело гуторящих красноармейцев, и озирался с несмелой, хорошей улыбкой.
— Спасибо-та, благородья, спасибо есть!
— Благородья, брат, вывелись! — ответно улыбаясь, произнес командир. — Благородий ты брось. Здесь не царская армия, а Красная. Здесь товарищи!
— Седьмой эшелон, по вагонам! — грянуло вдоль состава.
Покрывая вой и суету толпы, густо ударил колокол. Взревела глотка гудка.