Последняя.
Короткая, последняя.
— …А основоположник — я: Цахилганов, сын полковника Цахилганова. И что теперь? Я должен этому поверить?
Своей выдумке поверить?!.
— Решай сам. Но знай: вот-вот будет предпринята попытка внедрения лагерного капитализма на практике, пока — на наших просторах. Начиная с Карагана… Не отпирайся: с твоей подачи! Потом этот новый лагерный порядок сотрёт границы государств и обнимет всю землю. Он употребит, пустит в дело, себе на пользу, всех разорённых, мятежных, сирых, изгнанных из квартир за неуплату, всех недовольных мировым порядком, да…
Цахилганов растерялся. Игра собственного его воображения зашла слишком далеко.
— Нет, при чём тут я?!! Они сами додумались! Сами!!! Своею сотней голов. Чудище обло стоглаво — оно давно всё это изобрело! А я только присоседился. К тому, что произросло из глубины веков! Прикинул, балуясь, что с этого мне можно получить… Если я опередил ход событий, то чисто случайно. И имя моё, внесённое будто бы в анналы апокалипсиса — чушь. Мои пьяные слова, я и выдал-то их лишь затем, чтобы Рудого не тянуло на нежности!
Чтоб огорошить! И отгородиться…
— Только вот беда: Рудый отнёсся к ним более чем серьёзно. Он даже навёл о тебе все необходимые справки. И представил их, где следовало.
— Оформил меня, короче… Я понял: Рудый меня нарочно подставил. Чтоб в истории человечества не его имя красовалось в сочетании с теорией лагерного капитализма, а моё. Имя Цахилганова. Сына полковника Цахилганова…
Впрочем, какая история? Прах, прах…
Чёрная пыль — по всему белому свету,
и никакой больше истории!..
Да что же я-то о нём справок не навёл?
— Ты прячешься от Рудого. Забился в реанимацию, к Барыбину.
Где ещё жива Любовь.
Но Цахилганов уже был озабочен другим. Схватив сотку с тумбочки, он отыскивал номер, который и так знал наизусть —
как наиболее важный.
— Жужуля, — сказал он секретарше Соловейчика проникновенно до приторности. — На тебе сейчас тот самый сногсшибательный жёлто-горчичный прямой костюм,
— в — котором — она — похожа — на — автобус — да — на — Икарус — двухсоставной — перед — каковым — уж — точно — никто — не — устоит —
или то дивное чёрное платье с красной шалью, увешанной кистями,
— в — котором — она — ходит — как — гроб —
или что там на тебе?.. У меня, между прочим, заготовлен солидный пузырь «Сальвадора». Я собираюсь подарить его одной молодой особе, умеющей одеваться с большим вкусом!
— «Дали» я раньше любила, — со вздохом признался важный девичий голос. — Но теперь они мне не нравятся, эти духи, потому что не модные. Я же говорила! Вы забыли?
— Забыл! — радостно вскричал Цахилганов. — И забыл фамилию того политтехнолога. Который на днях из Кремля к вам приезжал.
Его ведь, Рудого, здесь ещё не было? Или он всё же наведался в Караган?
— А, вы про того, коротко стриженого? Его фамилия… Сейчас посмотрю…
Шуршит бумагами важная Жужулька, перебирает их своими пальчиками-коротышками, так и не отросшими с десятилетнего возраста.
— …Рудый.
— Как?!
— Рудый. Дмитрий Борисович. А он говорил, что хорошо знает вас.
— Ну, меня-то он не разыскивал, надеюсь? У меня сотка обнулилась…
Секретарша, затаив доходную информацию, хищно промолчала.
— Значит, стриженый? А где же он растерял свои пёсьи кудлы? — живо полюбопытствовал Цахилганов. — Крашеные? Абрикосовые?
— Не знаю. Во всяком случае, не у нас, — озадачился девичий голос. И предположил. — Наверно, в Кремле.
— Но я вообще-то не про то, Джулия. Он потом никак не проявлялся?
— Как бы вам сказать…
Ни за что не расколется задаром, сколько не тискай её впрок по углам, головоногую.
Головоногую, хохотливую.
— А что бы ты себе ещё хотела, крошка? Мне важно угодить тебе побыстрее.
— …Звонил. Он. Шефу, — понизила голос секретарша. — Они согласовывали какой-то вопрос, о новой программе. Связанной с Раздолинкой. А ещё раньше… Москва запрашивала бумаги на вас. Я лично готовила. Разговор шёл о каком-то вашем назначении. Крупном. В Москву.
— А шеф — что?
— Он человек осторожный. Критически настроенный.
— Жужу, ты так и не призналась, что тебе нравится кроме «Дали».
— Ну, не буду же я его расспрашивать! Нам не положено. А так — люблю морские путешествия. И забудьте вы про духи! Сколько раз повторять?..
Так что — путешествия, только путешествия.
— Но, позволь, а как же «Мацусима»? Или как их там? В прошлый раз ты мечтала о каких-то…
— Ой. Духов у меня полный шкаф. Оставьте вы свои пузырьки для кого-нибудь попроще! Только путёвки. И не будем больше тратить время на пре-пиранья,
— пиранья — нет — какая — же — пиранья —
кто следующий? Что там у вас?..
— Погоди! А может, встретимся? Развлечёмся, как тогда? В усадьбе? Ещё разок?.. Потолкуем. Обнимемся. Покормим выхухоль.
— Что-о-о?
Презрительный вопрос не требовал ответа. Секретарша отключилась.
Отвергла его гаметы, не годные для продленья жизни в вечности.
…Позор, Цахилганов. Теперь тебя отшивают даже секретарши. Претенциозные дуры. Ме-тёл-ки
— тёлки —
с собачьими именами.
Позор.
Как же быстро закрутилось это дело. Хотя, когда речь идёт о сверхприбылях в мировом масштабе,
проволочек не бывает…
— Рудый учился вместе с Соловейчиком в Высшей комсомольской школе, — уточнил Внешний. — В общем, ты доболтался. А они — спелись.
Да, тут уж не до половых клеток. Живые они у тебя или дохлые, не очень-то теперь и важно.
— Но… Соловейчик, он спешно превращается сейчас из демократа в патриота, — со слабой надеждой на лучшее прикидывал Цахилганов. — Это у них становится модным, и он может воспрепятствовать…
Хм, в патриота своего кармана, разумеется.
— Ты веришь в казённый патриотизм? В ширму?! Не притворяйся… Тебя вот-вот позовут. Будь готов, — звучало и звучало мысленное эхо.
Будешь — готов — будешь — будешь…
Вдруг Митькин жеманный голос прорвался в палату без всякого телефона, и Цахилганов вздрогнул.
— Москва — это ненадолго, дружок; тебя переведут в Международный центр внедрения антитеррористической экономики. Да, репрессивной экономики, и если всё пойдёт так, как идёт…
— Слушай! Но откуда вы, там, знаете, как всё пойдёт? — закричал он на Рудого.
Моделируют планетарные ситуации, а сами больше, чем на слуг антихриста, не тянут.
— Знаем, дружок. Не бойся.
— Не бойся! — откликнулось пространство ласковым голосом Степаниды. — Этого не случится в любом случае. Даже если ты будешь вынужден пойти на предательство, тебя своевременно устранят. Наши люди. Это штурмовики освободительных народных полков…
У них чёрные буквы «РО»
на белых головных повязках.
— Россия — Освобождённая…
— Я счастлив! — высокопарно съязвил Цахилганов и лёг на кушетку вниз лицом. — Благодарю, теперь я спокоен… Впрочем, если у народа есть враги, то должны быть и защитники.
— Их боится твой политтехнолог, — разговаривало с Цахилгановым пространство голосом Степаниды. — Он теперь часто меняет внешность и охрану. И скоро доменяется до того, что вся охрана его будет состоять из штурмовиков. Они-то и справятся с ним. Понимаешь?
— Да сказал же! Понимаю…
Появление народных защитников неизбежно. Оно вызвано появлением врагов.