Потом я садился рядом с трупом, наши лица увлажнял дождь: я вновь изучал линии мертвого тела, старательно запоминая отпечатки страха, милостиво сохраненные rigore mortis. Струйку крови, печально ниспадавшую по внутренней стороне бедра и кокетливо выглядывающую из разорванной юбочки, я находил столь же милой сердцу, как и уникальный рисунок растрепанной на лбу челки или абсурдные ассоциативные пейзажи, написанные техникой туши и подводки для глаз, небрежно растекшихся по щекам. И часто я сетовал, что спектакль не удался, статисты работали из рук вон плохо, актриса не раскрылась до конца. Занавес опускался под равнодушное гудение равнодушного города.
Новый план требовал некоторого времени и терпения на подготовку. Я в достатке обладал и тем, и другим. Когда приготовления были завершены, я вновь вышел на охоту, намереваясь сыграть свою лучшую роль. Оркестровая яма неистовствовала, безупречно передавая мое смятение, которое я не в силах был подавить до конца. Однако мой шаг не выдавал волнения, взгляду я старался придать мефистофелевскую искорку, а телу наказал повиноваться велению сердца и разума.
В клубе, выбранном наугад и считающемся респектабельным (тут я всякий раз кашляю в кулак, силясь сдержать саркастический смех), у барной стойки сидел ряд птичек на своих насестах. Их стройные ножки (все как одна: туфельки, мини-юбки, ленивое покачивание) пребывали в боевой выжидательной позиции. Я так и видел этот ряд: у у у у у. И только какая-нибудь отчаянная соблазнительница расставляла ножки в призывной Л, намекая, что к вершине Л путь открыт. С видом патриция, выбирающего себе рабыню на невольничьем рынке Капуи, я шел параллельно девушкам и мимоходом изучал каждую. Мой взгляд остановился на одной: внимательно осмотрев ее, я убедился, что интуиция не подвела меня. Ее лицо, всё ее существо трепетало от желания, при этом вследствие внешних качеств, подаренных природой, она обладала – нет, излучала противоположные по своему значению послания. О, это была Мадонна, которой опостылела непорочность; нежный мотылек, жаждавший объятий греховного пламени. Ей вполне было под силу пробудить во мне приапическую мощь, но область моих желаний лежала далеко за пределами желаний плотских. Имела значение лишь выразительность лица, способного при филигранной психологической работе наиболее полно изобразить необходимые мне эмоции.
Итак, Мадонна стоила мне двух лонг-шотов, после которых я уже вел ее к себе. Кажется, она была искушена в arte amandi и выражала готовность доказать свое мастерство на деле. Но из двух путей я выбрал тот, что вел к смерти – не задумываясь! – а потому не мог потакать плоти. Моя пташка свалилась без чувств, когда выпила предложенный мной бокал вина, в который я подсыпал снотворное. С хладнокровностью, вселенную в меня Нергалом, я перенес мою соню в подвал, где обустроил – мастерскую? студию? лабораторию? – или всё вышеперечисленное разом.
Косметику с ее лица я тщательно смыл – и с облегчением вздохнул, убедившись, что оно не потеряло в своей выразительности. Тело подвесил возле стены, закрепив руки и ноги. Волосы собрал в хвост и затянул резинкой, чтобы не скрывали ни одной линии лица. Напротив установил камеру на штативе, затем направил и сфокусировал кадр на спящей. Пробуждение обещало дать интересные результаты уже в самом начале, и я не мог пропустить подобное. Сам же по завершении всех манипуляций уселся за ширму, взглянул на часы, просчитывая вероятный заветный час, и, довольный, принялся читать «Дар» Набокова. Едва-едва должно было состояться знакомство Чердынцева и Зины, как Мадонна закричала.
***
Я не мог сдержать слез радости – твое лицо было безупречно. Столько страдания, ужаса и боли отражалось в податливых лицевых мышцах – жаль, я не сумел сделать слепок этого великолепия. Мы прошли вместе через круги Ада, но на этот раз Вергилий и не думал вести тебя дальше. Наше долгое путешествие необходимо было завершить финальным аккордом неизбежного. Как выразительны были твои глаза – расширившиеся, круглые, блестящие, две пятирублевые монеты, 5+5, - они не думали уменьшаться, столь сильный страх ими владел!
Циферблат часов мигнул зеленым – 16:43 (1+6=4+3; 7=7; идеальное время, когда нам с тобой сопутствовала удача). Я помню, как водил лезвием ножа по твоему телу, провоцируя, управляя твоими чувствами. Иногда мне мешала ненависть, на какое-то время бравшая над тобой верх; за ненавистью я не мог разглядеть страх, а потому уходил к себе, разочарованный. «Если девушки не любят – выпей, брат…» - и я пил, но не ожидал любви. Вовсе нет, я ждал, когда твоя воля ослабнет, ты снова превращалась в нежную глину, которой я безраздельно управлял. Помнится, ты разозлила меня, предложив взять тебя там же, в подвале, лишь бы я отпустил на волю. Как будто мне нужна была подобная мелочь! Такая ведьма, как ты, никогда бы не смогла понять всей важности моего замысла; это расстраивало меня, я представлял, как разбиваю твое прелестное лицо молотом (с патетическим названием, конечно, вроде Institor). Я представлял, как оно лопается, обнажая пустой рот и вываливающийся язык; твои глаза стекают по щекам двумя огромными каплями, а на месте носа раздувается кровавый пузырь. Но я не сделал ничего такого. Каждый день я всего лишь пугал тебя, поддерживал нужный градус напряжения, пока ты не ломалась, теряя сознание. Тогда я уходил просматривать получившиеся кадры, выискивая наиболее удачные, попутно рассуждая о механизме ужаса – как он работал, как влиял на движения тела и лица, какие мысли порождал в сознании. Все эти важные данные я хранил в памяти, и они вдохновляли меня тогда на создание лучшей моей книги. И я хотел бы, чтоб ты простила меня, ведь те изысканные и искусные пытки, которым я подвергал твои тело и разум, принесли удивительные, волнующие результаты – ты не можешь этого не признать.