— Но вы знали, что 5 декабря состоится демонстрация?
— Знал.
— Вы знали, под какими лозунгами она пойдет?
— Да, знал.
— И сознательно не пошли?
— Не только сам не пошел, но и несколько человек отговорил. Говорил, что по-настоящему защищать законность нельзя, а лицемерить не надо.
— Вы знали Вольпина?
— Алика знал, не очень близко, но, условно говоря, знал.
— Вы от него узнали о демонстрации?
— Не помню. Но тогда такое общение было, что нельзя было не знать. Но я всем говорил, что я категорически против. Требовать от власти, чтобы она соблюдала Конституцию? А я не признаю их властями — банда, свора бандитская. Я их не считаю ни президентами, ни премьер-министрами, никем — свора разбойников. А Конституция, как правильно говорил Гриша Померанц[15], — это рекламная выдумка, китайщина, пустая фразеология.
— Вы считали, что надо устроить просто демонстрацию в защиту Синявского и Даниэля, не апеллируя к Конституции?
— Зачем? Для кого демонстрировать?
— Показать, что общество несогласно.
— С чем? С арестом писателя за слова? Это все равно что взять и написать в КГБ: мы не согласны с арестом такого-то.
Об аресте Синявского и Даниэля я узнал от Игоря Голомштока. У нас были приятельские отношения. С одной стороны, конечно, был шок. С другой стороны, я уже был человек достаточно опытный, наблюдал за происходящим в стране и пытался осознать, что происходит. У меня было впечатление: сейчас будут закручивать. Поэтому, когда их взяли, я воспринял это как некий колокольный звон. Сейчас все понесется. Как-то уж очень близко снаряд упал. Игорь Голомшток ведь был близок к Синявскому. Я-то лично не знал ни Синявского, ни Даниэля и не читал ничего ими написанного.
Я тогда жил в основном на квартире у Вольпина. Идея демонстрации зарождалась на его магистрали — законность. Ведь там было требование соблюдения Конституции. Больше ничего. Алик считал, что если соблюдать Конституцию, то чего еще надо.
Надо сказать, что я к идее демонстрации относился отрицательно, я думал, что разгром будет мгновенный. Я помнил, как обходились с ребятами на площади Маяковского. А здесь дело серьезнее. Поэтому сюда не зиловцев пришлют с велосипедными цепями, а кого-нибудь посильнее, и все мгновенно будет завершено.
Но отговаривать Алика я не пытался — это дело совершенно бессмысленное. Единственное, что можно — это сообщить ему свое мнение.
Поскольку я был против, я подготовкой особенно не интересовался и не лез. Алик и кто-то еще (двое) делали плакаты. Я на демонстрацию решил не ходить. Кто-то все равно должен был остаться с Надеждой Давыдовной[16], и решили, что это буду я. Так и сделали, но через пятнадцать-двадцать минут я понял, что это совершенно неприемлемо. И я поехал на площадь.
Что я знал о Синявском? Я его видел на вечере Олейникова[17]. Читал его статьи в «Новом мире». Кроме того, тогда же вышла книга «Поэзия первых лет революции» в издательстве «Наука», где он был одним из авторов, — замечательная книга, там блестящие очерки о поэзии Волошина, Цветаевой, Мандельштама и Пастернака революционных времен. Тогда это было чем-то беспрецедентным по уровню. И, наконец, только что, буквально за месяц до ареста Синявского в серии «Библиотека поэта» с его огромным предисловием вышел сборник стихов Пастернака. Мне эту книжку с большим трудом удалось достать, и она до сих пор в моей библиотеке. Так что Синявский в моем представлении был известным литературоведом. Статья о Пастернаке — просто великолепна: так и надо писать о поэзии — без ненужного социологизма, каких-то конъюнктурных уступок. Просто великолепный, настоящий филолог в расцвете сил! И вдруг все узнают о его аресте.
Про Даниэля мы тогда не знали, я даже не помню, называлась ли эта фамилия, я радио в то время, по-моему, не слушал, а все сведения были из устных источников: забрали Синявского, забрали Синявского, забрали Синявского… Естественно возник вопрос: «За что забрали?» Опять же пошли слухи. Кто-то сказал: за то, что он написал роман «Суд идет». Это название — «Суд идет» — мне хорошо запомнилось.
Сам факт ареста за книгу, опубликованную на Западе, конечно же, не был чем-то шокирующим. Мы не знали, есть ли в Уголовном кодексе статья, по которой можно посадить человека за то, что он написал роман, но понимали, что действия Синявского не вполне законные. Тем не менее обычной эту историю назвать тоже было трудно. Все помнят, что Пастернака за его «Доктора Живаго» никто не арестовывал. Я не слышал фамилии Абрам Терц, не знал также и про Тарсиса. Хотя, когда я сказал кому-то из своих знакомых, что вот, говорят, есть такой Тарсис и что Синявский это и есть Тарсис, то он ответил, что это не так, что Тарсис — какой-то сумасшедший. Мы с трудом тогда различали Абрама Терца и Тарсиса. И вот в этой обстановке в ноябре 1965 года на филологическом факультете МГУ, на черной лестнице появляется листовка. Потом эту листовку сунули в почтовый ящик Людмиле Владимировне [Поликовской].
15
ПОМЕРАНЦ Григорий Соломонович (р.1918), философ, культуролог, публицист, общественный деятель; с 1959 один из вдохновителей неофициальной культурной активности; автор самиздата, публиковался за границей. Живет в Москве.
16
ВОЛЬПИН Надежда Давыдовна (1900–1998), поэт (входила в ірушіу имажинистов), переводчица, мать А.С.Есенина-Вольпина.
17
Вечер памяти поэта Н.М.Олейникова (расстрелян в 1937) состоялся на факультете журналистики МГУ в марте 1965.