Надо сказать, что мы с Аликом были близкими друзьями и он очень хорошо ко мне относился и до и после этой истории. Вот мы с Наташкой и стали разыскивать Алика, чтобы как-то его остановить.
Оказалось, что он ушел из дома — боялся, что власти его схватят, чтобы на демонстрацию не попал. Ведь о его планах было уже широко известно по Москве. Тогда мы стали обзванивать людей, у которых Вольпин мог быть: Айхенвальдов, Лену Строеву, других. Я понимала, что даже если он и находится в одном из этих домов, к телефону он не подойдет. Всюду я просила передать ему, чтобы он зашел ко мне домой.
Он пришел только вечером накануне демонстрации. Мы ждали его, и Наташка была у меня. Вдвоем мы уговаривали его, что не нужно всего этого делать и чтобы он сам туда не ходил. Уговаривали полночи, а он нам все доказывал, что это нужно. Потом очень устал от того, что мы на него так сильно наседали, и сказал: «Ну хорошо, предположим, что вы меня убедили. Но вы себе представляете, каково это будет? Я все это затеял, я распространил это «Гражданское обращение», я всех позвал. Все придут. Я же не могу им теперь сказать, чтобы они не приходили, — я ж не знаю, кто придет! Кем же я буду, если сам туда не пойду?» Тут мы обе застыли с открытыми ртами — вот об этом мы не подумали. Конечно, мы поняли, что он должен идти. Но мы сами были резко против этой демонстрации, и ни малейшего желания идти на нее у нас не было. Кроме того, мы просто боялись.
— У меня нет про это никаких воспоминаний. По той простой причине, что где-то в конце ноября пришел ко мне мой друг Игорь Голомшток и говорит: «Вот следствие, переживания, усталость… Вы так устали от всего этого… Мы решили с Глебом Поспеловым[29] увезти вас в город Каргополь. Давайте поедем в Каргополь, дня два передохнем. Это такой замечательный город. Вы, конечно, его прекрасно знаете, но вы бывали в Каргополе летом, а никогда не были зимой. А вот зима, сугробы, лес, древнерусская архитектура, замечательный город. Давайте съездим на два дня. И я подумала, что в самом деле зима, лес, сугробы, никогда не была… Короче говоря, действительно никогда не были — дай-ка в самом деле оторвусь от Москвы, от всех дел на пару дней. И увезли меня где-то то ли 3-го, то ли 4-го. Поехали мы в Каргополь. И вот когда мы уже были в Каргополе, мне сказали, что увезли меня вовсе не просто так. А увезли для того, чтобы я не ринулась на эту демонстрацию. Должна быть такая демонстрация, закоперщик этого мероприятия Алик Есенин-Вольпин. И поскольку была очень большая опасность, что я туда рвану, чтобы этого не случилось, меня скоренько, быстренько, раз-раз и увезли. Поэтому я ничего про эту демонстрацию сказать не могу. Я ее не видела, знаю про нее исключительно по слухам.
— Как вы к этому отнеслись? Как вам эта идея?
— Идея мне очень понравилась. Единственное, о чем я жалела, что со мной не обсудили.
— То есть вы заблаговременно ничего не знали?
— Абсолютно…
— А с Вольпиным вы познакомились задолго до этого?
— С Вольпиным я познакомилась, простите, в 1947 году, когда еще никакого правозащитного движения не было. Познакомились мы с ним в университете, в клубе МГУ на вечере в честь 800-летия Москвы. Так что Вольпина я знала задолго до всех этих правозащитных дел.
— А его фиксация на юридических моментах? Вам такая позиция нравилась?
— Мне она нравилась, но дело в том, что он правозащитник, а я по характеру своему нарушитель законов. Поэтому он за соблюдение законов, а я не могла признать бандитские законы законами. Понимаете, я могла в своей жизни подделать документ, а он нет. Он — правозащитник, а я — авантюрист. Вот и все. Это очень разные склады характера.
— Когда вы узнали про демонстрацию? Вам рассказали, какие там лозунги будут?
— Да, конечно.
— Как вам казалось, требование гласности процесса сыграет какую-то роль?
— Понимаете ли, в чем дело, я считала, что вообще процесс незаконен. В принципе. Поэтому, с одной стороны, мне приятно, что требуют гласности и кто-то вступается, а, с другой стороны, я понять не могла, как можно было вообще по этому поводу устраивать суд. Я утверждала и утверждаю по сей день, что литература — дело неподсудное. Кстати, здесь одна из моих претензий к Синявскому — в процессуальной вертушке есть такой вопрос — «Доверяете ли вы суду?». И Синявский, и Даниэль ответили: «Да, доверяю». На мой характер, я потом Синявскому про это много раз говорила, я бы сказала: «Нет, я суду не доверяю. Я не могу доверять суду, который принял к производству это дело. Дело незаконное». Вот так! Поэтому «Требуем гласного суда!» включает в себя: «требуем гласного», но и «требуем суда». А суда здесь не может быть. Это дело ни один грамотный судья не может принять к производству.
29
ПОСПЕЛОВ Глеб Геннадьевич (р. 1931), искусствовед. Ныне доктор искусствоведения, зав. отделом Государственного института искусствознания. Живет в Москве.