5 декабря 1965 года было реакцией на первую явную реваншистскую вылазку сторонников ресталинизации. От петиций теперь переходили к требованиям: «Мы требуем открытого суда над Синявским и Даниэлем!» — гласил один из поднятых лозунгов. Оговорю, что этот лозунг оказался тем «первым блином комом». Не предусмотрели, что лозунг может быть развернут всего на несколько секунд — больше никто не обещал! Через два или три дня я услышал от знакомой из далекого города:
— Что это было за выступление на Пушкинской площади? Опять расправы сопровождаются одобрениями «общественности»? Говорят, несли плакат с требованием суда над Синявским.
Да, забыли инициативники, что внимательно прочесть плакат никто не успеет. Вероятно, разумнее было бы требовать не открытого суда, а свободы арестованным писателям.
В эфире сообщали вечером того же дня, что в демонстрации участвовало около двухсот человек. Не знаю, откуда это и кто мог сосчитать участников, если с самого начала они были смешаны с гуляющими и назначившими встречи у памятника, со стукачами, с теми, кто подошел поинтересоваться, почему здесь народ. Мне временами казалось, что у памятника человек пятьсот, а временами — тысяча. Когда начали хватать, людская масса сделалась подвижной, подавалась то в сторону Елисеевского магазина, то внутрь сквера, то в сторону площади. Стояло много легковых машин. Брали немногих. Первым схватили Вольпина и другого с лозунгом. (Второй лозунг — «Уважайте Конституцию — наш основной закон!».) На моих глазах взяли только двоих. Пожилой интеллигент, потрясая брошюрой «Конституция РСФСР», называя номер статьи о свободах, требовал, чтобы «штатские» прекратили провокации в толпе (провокации были самые опереточные — давали советы, хохмили, чтобы только не забывали об их присутствии, считались с ними). Когда подошел молодой милиционер, привлеченный его активностью, он рассвирепел: «В день Конституции нарушаете Конституцию! Вмешиваетесь в дела демонстрации!» Оказалось, что милиционер подошел ради любопытства, а теперь пытался объяснить, что никого не собирался трогать, но его джентльмен уже не слушал, а обращался ко всем с негодующими речами — в них не было ни малейшего повода для придирок, если не считать поводом темперамент. Подогнали незаметно машину, потихоньку, продолжая увещевать, оттесняли оратора к этой машине, затем ловко запихнули в нее и отъехали. В другом случае при мне брали высокого парня, с которым я успел поговорить еще до начала демонстрации. Он пытался отстоять кого-то, водворяемого в машину; его толкнул стукач, а он стукача, тогда и его в эту машину заталкивать стали. Парень упирался, его рост помогал упираться, и в машину запихнуть его было трудно. Я взялся за его локоть двумя руками и тащил от машины, надеясь, что помогут другие, но другие смотрели на происходящее с двухметрового расстояния. «Чего смотрите? Чего стоите?» — кричу, а они остаются на той же черте, только неуверенно шелохнулись. Оказалось, что «штатские» делали цепочки, взявшись за руки, и так ограничивали движение публики. (Евтушенко в нашумевшей когда-то «Автобиографии» рассказал, что он призывал делать такие цепочки на сталинских похоронах, и этим будто было спасено немало людей.)
Дивный эпизод: юноша, стоявший на самом углу гранитной облицовки сквера, ближней к Пушкину, вскоре после лозунгов произнес: «Граждане свободной России!» Не знаю, думал ли он продолжать или ожидал немедленного налета, и больше, чем первые слова, сказать не надеялся, но только наступила пауза, а его не брали — до него было высоко, да и не всегда они управлялись тотчас же, по причине густоты народа. Наконец двое ревнителей совершили прыжки вверх, и юноша как статуя рухнул в толпу, был подхвачен несколькими парами охранительных дюжих рук и доставлен прямо в машину, что стояла около «Известий». Подбежавший шофер расшумелся яростнее того пожилого джентльмена, приняв засевшую в его машину компанию за пьяных хулиганов. Их объяснений слушать не хотел. Подошел высоченный полковник милиции, и водитель бросился к нему с жалобами, но тот голосом статуи Командора приказал: «Садитесь за руль!»
Через несколько дней мне рассказали, что юноша в отделении комически удивился своему задержанию, сказал, что ему не дали договорить — он хотел сказать, чтобы граждане свободной России шли по домам. Это, по моим сведениям, был Галансков.
Часу в десятом оставалось у памятника всего несколько человек. Я уж, наверно, надоел «штатским», но почему-то не трогали. Подошли двое непосвященных: «Вы не знаете, что тут происходит?» Отвечаю чисто автоматически, ничего не подозревая: «Я не знаю, но крепко догадываюсь». Расхохотались и пошли в глубь сквера, а должны бы были подойти к другому, чтобы задать тот же вопрос. «Слушайте сегодня радио», — кричу им вдогонку, а они оборачиваются и снова смеются. Потом узнал, что именно так и брали — кто начинал им объяснять, того и хватали. А у меня сработала интуиция. Между прочим, был у них просчетец: когда подошли ко мне, народу уже не было, и надо было им спросить иначе: не «что происходит», а «что произошло».