— Я слушаю и таю в себе, иначе будет рассечено мое горло и язык мой вырван из уст моих.
— Есть ли у тебя цепь?
— Есть.
— Какой она длины?
— Как от моего языка до моего горла.
— Занят ли ты чем-нибудь?
— Нет.
— Беден ты или богат?
— Ни то, ни другое.
— Будешь ли ты отдавать или забирать?
— И то, и другое, или как ты пожелаешь…
— Кто есть я?
— Ты есть Анфемиос семиждывоплощенный, Архиепископ Кипрский, обретший Святые Мощи Лазаря Четверодневного и его Святое Евангелие в году четыреста семьдесят восьмом от Рождества Господа нашего Иисуса.
— А как ты отыщешь Великий Светоч?
— Он тут, в Святилище. Там, где солнце, покинув юг, касается западного угла.
Фу, пока все вроде гладко, ни разу не сбился… эти ответы он вызубрил, хоть и полная дурь, а легко запоминается, вот с датами у него гораздо хуже. Хриплый голос делает паузы, видно, тяжело старику… Душно. Кажется, что темень сожрала весь воздух… сердце колотится, как после Елены, сегодня ночью она была такая… он даже волновался, не повредит ли это ребенку… все! Куда опять мысли…
— Сколько есть братственных уз?
— Пять. Рука в руке, ступня к ступне, колено к колену, сердце к сердцу, ухо к уху.
— Дай мне слово Иерусалима.
— Гиблии.
— Дай мне слово Вселенной.
— Боаз.
Сказал, и вдруг — светлее! Все становится вокруг светлее… вот видны уже силуэты… ага, зажигают свечи по кругу. Такие огромные толстенные свечи, Вова таких еще не видел. Ха, Анфемиос прямо царь — восседает на высоком стуле типа трона, мантия до пола, шапка с камнями острая… что теперь, интересно? Экзамен, наверное…
— Клянись!
Странно, вроде клятва в конце должна быть, после всех дел…
— Клянусь служить Господу и помогать своим братьям, клянусь воплотиться или умереть!
Вова в замешательстве — неужто пронесло? И никто больше не станет его допрашивать? А он, блин, боялся… Эта клятва должна была прозвучать в самом конце, если его примут в семью, так говорил Теодополус… перепутал? Или Вову уже и так приняли? А что, он отвечал без запинки… Старик Анфемиос с трудом слезает со своего трона, вот бедняга, он же еле передвигается, сто четыре года, не шутка… но главное, не в маразме. Вову опять легонько подталкивают в спину, ну да, он засмотрелся на старикана, а все уже куда-то идут со свечами. Выстроились в два ряда, а он… ага, понятно, он должен пройтись по этому коридору… Анфемиос берет его за руку, с ума сойти, какая сухонькая горячая ручонка, цепкая… Вову немного пошатывает и неприятно сосет в желудке, голод дает знать… он ведь не ел уже больше суток, только травяные отвары давали ему пить перед обрядом…
— Ныне ты узришь Великий Светоч, ты готов?
— Я готов.
Там, в конце живого коридора, виднеется какое-то возвышение… похоже, стол… черт, это гроб… Ну конечно! Великий Светоч — это же мощи ихнего Лазаря, что-то Вова совсем отупел, ведь он же знает… значит, сейчас ему покажут эти кости, ну посмотрим…
— Перед лицом Великого Светоча готов ли ты ответить нам?
О, блин, вот оно что… он расслабился, а тут все только начинается… размечтался. Лазариты опускаются на колени, забормотали молитву по-своему… а еще как назло в Святилище проснулась какая-то муха и теперь мечется, ее жирное жужжание то дальше, то ближе, наверняка такая огромная черная муха… хоть бы долго не мучали его, муха эта еще… Старик сделал ему знак оставаться на месте, а сам подходит к гробу вплотную и трижды кланяется до земли, ну ничего ж себе! Вова так бы не смог… а старик как будто полегчал и расправился, прямо помолодел, походка пружинит, спина ровная… Анфемиос сдернул покрывало, зажег возле гроба две свечи, слышится скрип… ага, крышка ползет вбок, механизм у них там встроен какой-то… теперь подзывает его…
Вова подходит к Святыне со всем почтением, на какое только способен, даже руки на груди зачем-то скрестил, ничего, пусть видят, как он уважает их веру… уфф… в глубоком гробе лежит маленькая сморщенная голова… то ли птичья, то ли человеческая, с седыми спутанными волосами… и несколько разрозненных косточек… голова выглядит ужасно, особенно в неровном свете свечей. Острый ссохшийся нос — чистый клюв, длиннющие кустистые брови над черными провалами, а в этих глазных ямах поддрагивают тени, и кажется, что оно живое… жуть. Вову передергивает от вида шеи — ее нет, один обглоданный позвоночник, голова насажена на тонкую палочку…
— Хочешь ли ты стать нашим братом? Отвечай.
— Да, я хочу… — голос все-таки немного дрогнул, может быть не заметили…
— Подумай. Сейчас ты еще волен уйти.
Черт, старик услышал… как там надо сказать, черт, черт, а, вспомнил!
— Я твердо решил остаться и хочу перевоплотиться! Перевоплотиться или умереть!
— Хорошо, мы верим тебе…Ты проведешь в гробу четыре дня, и тебе будет видение, из которого узнаешь свое новое имя. Если же этого не случится, значит, ты не избран и ступай с миром… ты готов к испытанию?
— Я… я? Как это?!
У Вовы клокочет в ушах, в глазах опять темно, что они хотят?! Этого быть не может… не может! Ему же никто… с ним лежать?!
— Не бойся, мы все через это прошли…
Это говорит Теодополус, он подошел, смотрит мягко… глаза точно как у Елены, Вову всегда удивляли эти Еленины глаза на заросшем лице Теодополуса, Елена… да о чем он, какая Елена?! Не, он не будет, сейчас он им скажет…
— Послушай… в тебя войдет еще одна душа. Это может быть член семьи, или монах, или мученник, или Апостол… а может и сам Лазарь, это маловероятно, хотя мы всегда надеемся. Во мне живет Симон-прокаженный, в Анфиме — епископ Серафим, наш дальний предок, и так в каждом… и все мы ждем второго воплощения Лазаря, так завещано…
Теодополус продолжает, но Вова уже не различает слов, он не может оторвать взгляд от разверстого гроба и этой жуткой головы, тошнота подкатывает к горлу, если только даже коснуться этой мерзости с шевелящимися как черви глазницами… а они все лежали тут с ней и его хотят…
— Эй, эй, Владимир! Что с тобой?!
Теодополус заметил, что с Вовой неладно, хочет отвести его в сторону от гроба, но Вова как будто прирос, не отрывая взгляда от Лазаря, он шевелит губами, пытается сказать… но выходит только что-то отрывочное: " я…я…не…я… и не…"
— Святой Лазарь! Святые Отцы-киприоты! — Теодополус вдруг понимает. — Разумеется, нет! О Господи, как ты мог подумать, что будешь лежать вместе с Великим Светочем?! Нельзя! Ты будешь в отдельном гробу, Владимир! Это хороший большой гроб, он там, немного ниже… ты успокойся, тебя никто не принуждает. Но решать надо прямо сейчас — да или нет. Все в твоих руках. Ты прошел обряд и стоишь на пороге Великого Посвящения… так что ты решаешь, Владимир? Да или нет?
Нет, конечно нет!! Вы же все больные придурки! Да лучше сдохнуть в тайге, чем такое! Четыре дня в гробу и никто даже не намекнул, ни слова! Даже она! Сука, бля… она-то могла бы! Скореее отсюда, выйти на воздух, скорей, бля…
— Отвечай. Ты готов?
— Да, да! Я готов!!
Это кричит Вова, но что он… зачем?! Победный вой лазаритов сотрясает застоявшийся воздух, они машут руками и истошно орут, на Вову прямо ветром задуло… О черт! На него что-то накинули, что за блядь?! Мешок? Но зачем, на хуя?! И поверх чем-то вяжут, обматывают! Вова бъется внутри, кричит-извивается, он переду-у-умал!! Поздно, уже куда-то его несут… Но Вова не сдается, должны же они понять наконец! Он дергается из последних сил, волосатый мешок забивается в рот, а-а-пччх!! А-а-а… пчхх! А в носу тоже какая-то труха, да он задохнется, какие четыре на хуй дня?! Уроды, бля! Развяжите меня! Козлы вонючие!! А-а-а-а!!!
Отдав весь воздух последнему крику, Вова мякнет в несущих его руках. Он теряет сознание, нет больше сил…