Возможно, я ошибаюсь, но мне в голову пришла следующая мысль. Может быть, и солдатам ЦАХАЛ, находящимся на постах около посольств и резиденций, российские правила пойдут на пользу. Если Вы со мной согласитесь, я готов распечатать указанные правила крупными буквами (на иврите) и вручить персонально каждому, кто дежурит у резиденции.
Приложение по тексту на 1 л.
Искренне Ваш
А. Бовин”.
Далее следовало приложение.
Солдату, находящемуся на посту, запрещается:
приглашать в караульное помещение (будку) девушек, друзей и родственников,
лежать на газоне и загорать во время дежурства,
купаться в бассейне,
кормить соседских кошек и собак,
разбрасывать мусор и объедки рядом с караульным помещением,
мыть машины на территории резиденции.
Солдат, находящийся на посту, должен быть одет по уставу в опрятный мундир, застегнутый на все пуговицы. Он должен встать и открыть ворота, когда проезжают (проходят) посол или его гости”.
Не дожидаясь ответа министра, я, действительно, вручил свое сочинение солдатам, их взводному и ротному. Юмор, кажется, был оценен.
С солдатами связан еще один занятный эпизод.
По моей просьбе перед виллой была поставлена скамейка. Она заменяла мне завалинку, на которой приятно посидеть после работы. В один прекрасный день скамейка исчезла и была обнаружена на новом месте метрах в ста от прежнего. Выяснилось, что мэрия перенесла скамейку по настоянию живущей напротив соседки. Соседка жаловалась, что на этой самой скамейке и вокруг нее собираются солдаты, их друзья и шумят до поздней ночи. Скамейку вернули. Но мэр написал мне письмо, в котором просил убедить солдат “не использовать скамейку таким способом, который мог бы причинить беспокойство соседям”.
Я постарался убедить. Хотя, на мой слух, количество децибел, исходящих от скамейки, не превышало допустимой нормы. Просто соседка попалась нервная.
Первые гости. В январе принимал Г. В. Старовойтову, С. А. Ковалева, А. И. Вольского.
К визиту Вольского наш МИД отнесся прохладно (“человек Горбачева”). Но тут его принимали на полную катушку, включая встречу с премьером.
С Галиной Васильевной беседовали несколько раз. Интересно и обо всем. Воспользовавшись ее положением при президенте, решил сделать ход конем, прыгнуть через голову МИДа. Просил передать Ельцину записку о наших главных болячках (нет здания, нет шифросвязи, нет кадров). Не знаю, получил ли Ельцин эту бумагу, во всяком случае результат был нулевой.
Проблемы здания и связи, как будет видно, в конце концов были решены. Проблему кадров решить нельзя. Она решалась все время.
Вообще гостей было навалом. И модно, и близко. А для посольства — и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что много интересных людей, живая связь с Россией. Плохо, потому что гости требуют времени и внимания. Но мы старались держать марку русского гостеприимства.
Кадры. Первые разногласия. Получаю бумагу от заммининдел Г. Ф Кунадзе. Рекомендует советником по культуре известного писателя А.Г.Алексина. Отклоняю рекомендацию. Однако она повторяется с добавлением того, что жена рекомендованного превосходно владеет английским языком.
Еще раз возражаю. Пишу о том, что мне нужны не просто “хорошие люди”, а именно — специалисты. Прошу больше не поднимать вопрос об Алексине.
Больше не поднимали. Через некоторое время Алексин появился в Израиле, но не как российский дипломат, а как обычный репатриант, “оле хадаш” (новый, значит, олим). В своих интервью он объяснял выезд из России нападками и угрозами со стороны антисемитов.
Тем временем шел не простой процесс притирки посольского коллектива к ненастоящему послу. Чистяков считал, что я слишком либерален, слишком “добр”, настаивал на большей требовательности и строгости. Упреки в какой-то мере — в мидовской мере — были справедливы. Меня мало волновали внешние формы отношений, манера поведения. Я не любил суету как признак усердия. Старался не устраивать разносов, не повышать голос, хотя не уверен, что это мне всегда удавалось. Взывал к совести, но тоже не всегда получалось. Народ был разный. Сказывались и рыночные ветры, подувшие из Москвы. Патология, по моим оценкам, имела место. Но была пока в норме. И, значит, можно было работать.
ФЕВРАЛЬ-92
Любимов в Иерусалиме — “Заклятые друзья” Рабин и Перес — Израильские дети лейтенанта Шмидта — Битва за вежливость — Что такое Гистадрут? — 1979: первый раз в “гнезде сионизма” — Шема Принц
Февраль выдался очень зимним. Проливные дожди. Иногда грозы. Даже снег в Савьоне однажды выпал. Пальмы в снегу — это здорово! Пару дней в Иерусалим трудно было проехать — размыло дороги. Не смог встретиться с митрополитом Кириллом, он застрял где-то в районе Тивериадского озера (Кинерет, по-здешнему).
1 февраля обедал у Юрия Петровича Любимова. Жена его Катя блистала венгерскими кулинарными изысками. Мы были давно знакомы. Я смотрел все спектакли на Таганке. Иногда рассказывал актерам о международных делах. Был какое-то время членом художественного совета театра. Используя свое служебное положение, пытался выручать Любимова из всяких передряг, в которые он беспрерывно попадал, потому что хотел говорить правду, хотел, чтобы его театр учил любить добро и ненавидеть зло.
Непрерывная травля вынудила Ю.П. остаться за границей. Его лишили советского гражданства. Мотаться по свету без гражданства как-то неуютно. Но каждая страна предоставление гражданства обставляла всякими условиями, которые не устраивали Любимова. Только правительство Израиля не выдвигало никаких условий. Так Ю.П. стал израильским гражданином. Купил квартиру в Иерусалиме. Но большую часть времени проводил за пределами Земли Обетованной, ставя оперные и драматические спектакли в разных театрах разных стран. После возвращения советского гражданства израильский паспорт не сдал и вдобавок получил венгерский (Катя — из Венгрии). По крайней мере не надо толкаться в посольствах за визами, если захочется навестить тещу или пройтись по Via Dolorosa (но все-таки не на Голгофу).
Обед удался на славу. Толковали обо всем. Душа Ю.П. была на Таганке и жила Таганкой. С горечью говорил о предательстве Губенко. Фонтанировал идеями. Мечтал о ренессансе Таганки.
Встречались и у меня, в Савьоне. Как-то раз вместе с нами за столом оказался журналист. Потом в газете появился репортаж с этого обеда. Приведу кусочек.
“Я, конечно, ни в коем случае не хочу сравнивать Юрия Петровича с известным персонажем Исаака Бабеля Беней Криком. Но не удержусь от цитаты — уж больно она к месту: “Он говорит мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь”.
Естественно, разговор зашел о сегодняшней России. Любимов сказал:
— Я ведь предупреждал Ельцина, что так будет.
— Как предупреждали?
— Открыто предупреждал. Когда сотворили такое безобразие с театром, я написал письмо Ельцину, в котором предупредил: “Со всей страной будет то, что вы сделали с моим театром”. Я не пророк, но факты говорят сами за себя.
Заговорили о российских политиках.
— Расскажу один случай. Это не байка и не выдумка. Мне рассказывал один человек, которому я очень доверяю. В фонде Горбачева собралась очень узкая компания. Кто-то что-то сказал о Жириновском. Горбачев поморщился и заявил, что во всем, что происходит с Жириновским, надо винить Ельцина. Тут один из присутствовавших вмешался: “Да нет, Михаил Сергеевич, это вы же Жириновского “запустили”.
— При чем тут я! — негодует Горбачев. А ему напоминают.
— Как-то раз вы дали Крючкову задание: “Нужен человечек для оппозиции. Подыщи”. Крючков тогда откопал Жириновского. Провели вечерок втроем: вы, Михаил Сергеевич, Крючков и Жириновский. И после этого вечера вы сказали: «Годится, запускайте!»
— А ведь меня тянули в свое время к Крючкову, — продолжал Юрий Петрович, — Коля Губенко ох как сильно тянул. “Поедем, он все твои проблемы решит моментально”. А я все сопротивлялся: нечего мне у этого Крючкова делать. Так и не пошел”.
Мы редко виделись там, в Израиле, и редко видимся здесь, в Москве. Работа, суета всяческая растаскивают нас в разные стороны. Но отношение к Юрию Петровичу, к Мастеру, Маэстро — одна из немногих констант моей духовной жизни.
В феврале состоялись мои первые встречи с лидерами Аводы (Партии труда) Ицхаком Рабином и Шимоном Пересом.