Солнечные лучи щекочут усталый, вечно близорукий от зимнего серого сумрака взгляд, и глаза сперва щурятся, отвыкшие от яркости, а потом начинают мало-помалу наслаждаться. Каблуки без хруста проваливаются в отсыревший снег, блестящий тысячами водянисто-прозрачных крупинок, и невольно понимаешь: зиме конец. Тает зачарованное белое царство, и вместо царапающих щёки иголочек мороза в воздухе носится радостная бесприютность и тревожная свежесть, от которой слёзы пощипывают глаза. Всё вокруг дышит, и я дышу тоже, удивлённо смакуя каждый глоток весенней ясной синевы. Я – одно сплошное дыхание.
Закрываю глаза и слушаю солнце сквозь веки, а слух превращается в зрение, отчётливое, цепкое, новое, передающее истинную суть вещей. Минуя глаза, образы льются сразу в мозг, острые, как льдинки, и свободные от пыльного слоя условностей. Город исчезает, растворяется в море талой воды, остаётся лишь сухой узор голых веток, солнце, птицы и этот запах. Весеннее сознание вытесняет из сердца пену суеты – всё это щепьё и рухлядь, наносной осадок, сор. Горло и зубы ломит от свежести, голос изливается мутным ручьём, а берега нависают льдистыми козырьками над его струями.
Белым пёрышком обоняние щекочут духи, и шлейф строгой изысканности с горьковато-холодящими нотками органично вписывается в общую симфонию запахов. Галантной рукой в белой перчатке с алмазной пуговкой он приглашает весну на танец, и та не может устоять перед этим обаянием.
Перчатки на самом деле чёрные, как и рукава облегающего фигуру Ангела короткого пальто. Воротник зябко приподнят и оберегает мягкие складки кашне – источник элегантного аромата духов. Мне хочется уткнуться в них носом, раздвинуть их пальцами и добраться до шеи: у меня приступ нежности. В отличие от нас, у наших теней на весеннем льду паркового пруда нет ограничений и рамок – они могут целоваться при всех, и неважно, сколько ещё других теней скользит рядом. Я вбираю в лёгкие колдовство солнечного дня, и струйка моего дыхания приводит пространство в движение. Тени начинают вальсировать в зеркальном зале с небесно-синим куполом вместо потолка, в то время как наши руки невинно лежат рядом на перилах мостика. Душа освобождается, вытаивает из мертвенно-зеленоватых полярных торосов и режет сверкающими коньками покрытый водой лёд.
Мне хочется исцелить, изгладить горечь морщинок возле любимых глаз, которые вобрали в себя всю усталость серого весеннего снега. В гулкой, внимательной тишине еловой аллеи голоса птиц звенят серебряными струнами, одетые в светлый холод обертонов; мы просто идём, но тени наших ног сплетаются в чувственном ритме, и мне мерещится густо-янтарный жаркий закат, жемчужная морская пена, мокрый песок и два слившихся в танце силуэта. Это беззаботный край, свободный от тревог и мыслей о кризисах, работе, выживании, угрозах, катастрофах, войнах – тихий уголок личного счастья, где звучит вечное танго.
Снег, смёрзшийся в мелкие кристаллы толчёного стекла, шуршит под ногами. Чинно шагаем под руку мимо киоска, в котором продают тюльпаны.
– Подожди-ка.
Ангел открывает тяжёлую, тугую дверь, а через полминуты белые бутоны зябко жмутся к моему рукаву. Солнце блестит начищенным глянцем на голенищах сапогов и шпорах конных полицейских; из-под форменной шапки на спину одного из них спускается длинный рыжевато-каштановый хвост. Забавно: хвост лошади такого же цвета. Всадница при исполнении оборачивается и бросает на нас через плечо служебно-цепкий взгляд из-под отягощённых слоем туши ресниц, и во мне боязливым комочком пульсирует беспокойство. Две женщины идут под ручку, а одна из них с цветами – состава преступления в этом нет, но... Мало ли.
Но я – под защитой невидимых белых крыльев, и в стройный ансамбль ароматов еле уловимо добавляется горьковатый, утончённо-грустный дух тюльпанов. Хрустальные туфельки весны топят снег шагами, а край её платья скользит влажным шёлком ветра по лицу. Её запах хочется пить, а лучи солнца – цедить сквозь ресницы. Её голос в небе – громче с каждым днём, скоро он накроет землю звенящим куполом света, а пальцы этой владычицы проберутся в сердце, излечивая его от зимней депрессии.
Запах весны – самый чистый из всех, самый тонкий и щемящий, его невозможно подделать или синтезировать. Это абсолют, извлечённый из земли, неба и тающего снега, эссенция жизни, летучий эфир птичьих трелей. Его нельзя закупорить во флакон, чтобы нюхать зимой: он – для сиюминутного наслаждения, для восприятия здесь и сейчас. Он – чья-то светлая и мудрая душа, растворённая в воздухе.
Слова стихают, тени сгущаются, закатный румянец неба меркнет, и остаётся только ночь. Ночь, пахнущая весной.