Весь мокрый, в снегу и глине, он дрожал. От него шарахались – думали, пьяный. Алжирец катался по городу, пока не пришёл в себя. Вылез и увидел прямо перед собой старообрядческий храм. Дверь приоткрылась. Внутри крестообразно крутились огни тонких свеч, тёмные лики разглядывали чужестранца. Алжирец втянул ноздрями запах ладана и притулился в углу. Там открыл слипшийся Коран и принялся читать…
Икона, что светилась в глубине золотым оконцем, вдруг стала приближаться. Он почувствовал на себе взгляд тёплых карих глаз. Так на него в детстве смотрел только отец. Начищенное блюдо над головой смуглого Бога сияло солнцем, а в апельсинах по бокам – дрожали чёрные крылья ангелов. Коран высох в горячих пальцах, и алжирец сказал громко: «Женщина – шайтан!»
В ответ тонко взвились под купол стройные девичьи голоса, приподнимая низенькую церковь, придавленную казанскими снегами, золотой луковичкой – в синюю проталину. Алжирец не заметил, как в его руке появилась свеча и горячо зацеловала пальцы.
…Он стал сюда ездить каждое воскресенье: послушать хор и прошептать в уголке свои молитвы. Здесь ему было тепло. Но всякий раз, садясь в красный автобус, надеялся, что однажды в салон войдёт Джульетта со вкусом табака и пьяной рябины на губах, которыми пропах его карманный Коран.
Вот и сейчас, устроившись на заднем сиденье, он закрывает глаза и видит, как девушка, пританцовывая, стряхивает с сапожек девственный снег и протягивает ему апельсин. Оранжевый шар обжигает ладонь. Он упруг, как юная грудь. Алжирец начинает его медленно чистить, берёт дольку, чтобы отправить в рот, и замирает…
Пухлая долька апельсина превращается в губы Джульетты.
Библиотечная душа
Оранжевая обложка играла всполохами на полке, освещая серые томики по соседству. Золотые буковки – «Карим Акрамов» – плясали от радости. Неясный фотопортрет автора у окна, бросающего взгляд на тающий женский силуэт, притягивал. Хотелось приобнять его сзади и успокоить. Стихи были про безответную любовь и, неважно, что поэт рифмовал неряшливо – «свет – снег, нервы – налево, со мной – с тобой», Асия читала их с влажными глазами. Девушка вообразила, что все стихи сборника посвящены ей, что это она отвергала ухаживания автора, а он – мучился. Разговаривая с ним в своих фантазиях, она преображалась.
До знакомства с его стихами Асия была плоская, как книга, а теперь вдруг и талия обнаружилась, и груди нарисовались. Растянувшейся коричневой кофте была дана отставка (сейчас на ней умывалась библиотечная кошка) и девушка стала порхать по библиотеке в лёгком платье, похожем на костюм бабочки из детского театра.
И вдруг он появился! Именно в тот момент, когда Асия читала его книгу.
– Девушка, а Рустем Кутуй у вас есть? Сборник за 2003 год. Названия не помню. Вишнёвая обложка такая… – нагловатый голос его диссонировал с фотографией. Она думала, у него бархатистый баритон. По крайней мере, когда она с ним вела беседы, он отвечал голосом молодого Рената Ибрагимова. Асия, как в кино при замедленных кадрах, поднимала на поэта глаза. И вот смотрит – сравнивает.
– Я что ли не в тот отдел зашёл? – не понимает поэт.
– В то-о-о-от… – тянет Асия, глядя на кумира снизу вверх, как собачка.
– Кутуй мне нужен. Не Адель, а Рустем! – поясняет Акрамов, затем достаёт блокнот и, забыв про девушку, начинает что-то записывать.
Асия вскакивает и приносит ему «Неотосланные письма» Аделя Кутуя. Потом протягивает апельсиновую книгу и просит автограф.
– Как тебя зовут? – улыбается поэт.
– Ася, – отвечает девушка. – Я вас всего прочитала, а есть ещё?
– Есть, но только на ушко!..
В её ухо потекли тягучие стихи в обрамлении сладковатого коньячного облачка. Она опьянела, хоть половины не разобрала. Сплошное шу-шу-шу. Он стал приходить к ней на улицу Ботаническую, приносил бутылку водки, сам же её и выпивал. Она уже научилась мерить время их общения бутылкой. Первая рюмка – поэт возбуждался и, разрубая ладонью воздух, читал стихи куда-то вверх – в пространство, попутно что-то занося в растрёпанный блокнот или нервно исправляя, после третьей он всегда предлагал ей одно и то же – «полежим?» – после чего во рту у неё оставался привкус спирта и табака. Подустав, он выходил на кухню и добавлял ещё пару рюмок. Иногда брал бутылку с собой в спальню. Когда оставалась недопитой четвертинка, Акрамов превращался в пошляка – сыпал похабными анекдотами, матерился и больно щипал за грудь.